«Я плохо помню свое московское детство. Мама занималась воспитанием детей: отец считал, что женщина не должна работать. Из трех дочерей я была младшей. Как все, ходила в школу, книжки читала, мечтала... Война все стерла», – вздыхает Надежда Трофимовна ШЕВЦОВА.  

По ночам ее мучают боли. Пожилая женщина с трудом встает, чтобы выпить обезболивающее (бывает, до пачки таблеток за ночь уходит), кутается в шаль – в квартире прохладно. И как сейчас перед глазами: падающие снаряды, черный от гари город, стон раненых.   В жизни не как в кино – Мне было четырнадцать. Через неделю после того, как объявили войну, отец ушел на фронт. Мать отправили на строительство окопов, сестер – учиться на радисток. Я осталась дома одна. Страшно не было. Скорее, любопытно. Как-то пришла ко мне подружка. Сидим, радио слушаем. А там передают: «Кто желает помогать раненым, явитесь, пожалуйста, в военкомат». Мы и  пошли. А оттуда нас отправили в госпиталь на Большой Пироговской. Учили перевязки делать, уколы ставить. «Вот, говорю, Валя, скоро будем мы с тобой как настоящие медсестры!» Надежда Трофимовна прерывает рассказ. «Ой, вы же с мороза, а мы даже чаю не предложили!» «Мы» – потому что хозяйничает дома у Шевцовой Раиса Кочетова, тоже ветеран войны. Надежда Трофимовна ходит плохо. Дорога до входной двери занимает добрых полчаса. Поэтому, чтобы принять журналистов, пришла к ней подруга – ближе у Трофимовны никого нет. Наливают мне горячего чаю, и хозяйка продолжает свой долгий рассказ. – Деточка, ты вот фильмы про войну смотрела? Там же все неправда. Там как в мечтах. Лежат раненые после боя, а медсестры в халатике отглаженном, с прической, чистенькие, красивенькие к ним в полный рост идут, чуть ли не на каблуках. Ведь все иначе было. До раненого надо ползком добираться, а то снайпер собьет. Потом берешь его за шиворот и до окопа также  ползком тащишь. А в нас весу-то килограмм сорок от силы. Но по-другому никак. Мертвых тоже до окопов тащили, потом их бульдозер засыпал землей. А немцы своих солдат не ценили. Кто доползет, тот доползет…   Осколками сыт не будешь – В первый день нашей военной практики привезли солдатам кашу. Они побежали, а мы с Валей сидим – у нас котелков нет. Подходит командир, спрашивает: «А вас что, немцы накормили? Берите скорее котелки – и к повару». Пошли мы на склад, там много всего было – с убитых, взяли по котелку. Досыта давно уже не ели – если удавалось где горбушку хлеба урвать, то уже хорошо, а тут наложили нам каши чуть ли не до верхов. Едим, едим, а потом Валя и говорит: «Ты, Надька, не ешь больше, а то желудок перевернется». Мы тогда многого не понимали, потому и не боялись. Носятся в небе истребители, а мы с Валей из окопа высунулись, смотрим – интересно ужасно. Но тут командир затащил нас обратно и говорит: «Кухня еще не приехала, а осколками сыт не будешь!» Другой раз смотрю – самолет кругами летает, а от него дым валит. Говорю: «Хоть бы где рядышком упал! Может, удастся летчика спасти». А солдат мне один и отвечает: «Ты что, девка. Это же немецкий истребитель». Мужики могли не только по виду, но и по звуку определить, чей самолет – наш или вражеский. А мы нет. Вот еще случай. Бой кончился. Мы только за ранеными собрались, и тут над головами полетели снаряды. Ох, и словами не передать – где падают, там ни неба, ни земли не видать. Ну, думаем, прорвали нашу оборону. Сзади немец, впереди немец – все в огне, и бежать некуда. Пожилой солдат подбадривает: «Не расстраивайся, доченька, мы его спереди встречали и сзади прорвемся». А молодой смеется: «Эх, ошиблись немцы – по своим же бьют!» И правда, глядим – снаряды-то хоть над нами и пролетают, но падают далеко впереди. А тут еще и танки подошли. Наши солдаты из окопов повыскакивали и вперед: «За Родину! За Сталина!» Оказалось, что это «Катюши» в бой ввели! Не все, конечно, гладко да весело было. Как живой стоит перед глазами  Надежды Трофимовны молоденький лейтенант. Щупленький, белобрысый, совсем мальчишка. Подбегает к командиру, говорит: «Седьмую атаку держим. Товарищ командир, дайте подмогу, не осилим больше...» А тот ему отвечает: «Приказываю стоять насмерть!» Надя к командиру: «Да как же так, насмерть?!» А он и отвечает: «Нет, Наденька, у нас людей. Некому на подмогу идти». А тот лейтенант с поля боя не вернулся… – Приехали в город с передовой, раненых в госпиталь привезли. До дома от госпиталя недалеко, но сил идти нет. Попросилась остаться, там в подвале склад был, одежда какая-то лежала. Кладовщица тетя Маша пальто чье-то укрыться дала, я и прикорнула. А наутро решила до дома добежать, посмотреть, чего там да как. Прибегаю, а вместо дома развалины. Все же берег меня Господь. Через несколько дней с окопов приехала мать. Увидела дом, закрыла лицо руками: все,  думает, потеряла младшенькую. Но хватило самообладания и сил пойти в госпиталь, узнать, что с Надеждой. «Жива, – говорят, – и жилье уже новое дали». Москва практически пустовала. Кто на фронте, кто в эвакуации. Незанятых квартир было много. Наде дали «однушку» на Зубовском бульваре. Небольшую, зато уютную.   Спасали стаканом чая Сражение под Москвой стало переломным моментом не только в истории Великой Отечественной войны, но и в судьбе Надежды Баскаковой.   – Основной бой шел в небе. Первыми неслись немецкие истребители. За ними – бомбардировщики. Наши летели им навстречу. Помню черное небо, взрывы, запах гари… А после – ничего. Взрывной волной Надежду и тех, кто находился рядом с ней в окопе, засыпало землей. – Но, видимо, я под счастливой звездой родилась. Один из военных заметил, что на поверхности торчит моя рука, стал откапывать. Надю спасли, но девушка была контужена. – Что же это, у тебя Надя такая красивая, а теперь ничего не слышит и не говорит, – вздыхала их соседка. – Неужели на всю жизнь?! – А кто же ее заставлял на передовую идти? – в сердцах ответила мать. – После госпиталя отправили меня на военный завод «Богатырь». Устроили по договоренности – я все так же не говорила и почти ничего не слышала. Так же, как у вас сейчас, у меня рядом лежал блокнотик и ручка – для общения. Меня на заводе считали взрослой, много у нас работало совсем детей – по 9–11 лет. Производство было безостановочным, позволить себе отдохнуть нельзя. Впрочем, в каждом цехе была красная кнопка. «Если тебе станет плохо, нажми на нее», – говорил мастер каждому, кто устраивался на работу. Недоедали, конечно. Бывало, начинаешь сознание терять и к кнопке тянешься. Бежит тогда мастер со стаканом горячего чая с сахаром, когда и сухарик какой принесет. Отдохнешь минут двадцать, и вроде ничего, можно дальше работать. Потихоньку стала я отходить от контузии, слух вернулся, хоть и с трудом, начала говорить. Но на фронт больше не вернулась.     Дождалась – В госпитале присмотрел меня раненый. Пришла ему пора выписываться, мне главврач и говорит: «Надь, проводи майора до остановки». Ну, раз начальство приказало, как откажусь? Идем мы с ним, он все о жизни меня расспрашивает. А как дошли, взял майор лицо мое в свои ладони и спрашивает: «Я тебе нравлюсь?» Я только кивнула в ответ. «Тогда, если жив буду, вернусь за тобой. Будешь ждать?» – «Буду», – говорю. После того получила от него с фронта одно письмо: «Розочка, едем добивать самураев!» Розочкой меня почему-то звал, – улыбается Надежда Трофимовна… После Победы Альберт Васильевич Шевцов, уже дважды Герой Советского Союза, вернулся в Москву. Подошел к дому Надежды, а увидел одни развалины. «Неужели погибла?!» Но отмахнулся от этой мысли. Обещала, что дождется, значит, жива. Через знакомых узнал, что трудится Надежда на «Богатыре». Пришел. – Наденька, военный к тебе пришел. Спустись на проходную, – говорит мастер. – Шутите все?! Ну какой еще военный ко мне придет? Говорила так, потому что не было у меня никого. Работали по пятнадцать часов. Так что ни о какой личной жизни и не думалось. Лишь бы до дому, до кровати добраться. О танцах только мечталось. Но мастер не отставал: – Говорю же тебе, иди! – А работать кто будет? – Я сам за тебя постою. Спустилась, смотрю – Альберт. А ведь я его и ждать перестала. Думала, убили. Одно письмо только и пришло. Стою как вкопанная, руки опустила, гляжу на него во все глаза, слова молвить не могу. А Шевцов и говорит, обращаясь к сторожу на проходной: «Вот как постарели мы на передовой, что и невесты нас не узнают!» Убежала я тогда обратно в цех. Но он дождался, когда моя смена закончится, – с цветами встретил. Я и  говорю: «Узнала и не забыла, но растерялась я, Альберт». Он улыбается: «Это хорошо, а то я думал, что кто-то другой у тебя появился, потому и молчишь». Пошли ко мне домой, поужинали. А потом он к соседу ночевать пошел. «Не хочу, – говорит, – чтобы про мою Розочку плохо думали. Вот завтра распишемся, тогда и будем как муж с женой жить». Так ведь и звал меня всю жизнь Розочкой. В то время быстро расписывали, не глядя ни на возраст, ни на прописку. Не до того было.   Без претензий В 1946 году вся семья Надежды смогла собраться за одним столом. Живым вернулся и отец семейства. Но осколочное ранение головы не давало ему жить спокойно. Трофим Парфенович мучился от жутких болей. Приехал на прием к известному тогда на всю Москву профессору Одинцову. Тот сказал, что операция опасна, слишком близко осколки к головному мозгу. Просил всех членов семьи подписать бумагу, что в случае чего претензии к врачам не имеют. С тяжелым сердцем проводили отца в больницу. С операционного стола Трофим Баскаков так и не поднялся. Дальше в жизни Надежды все было как у всех. Альберт работал в воинской части. Она все так же продолжала трудиться на «Богатыре», родила сына Валерия. Квартиру им, правда, не дали, так что ютились в той, что Наде предоставили, когда рухнул ее дом. Мария, старшая сестра героини, в 1956 году  с комсомольским десантом уехала в Норильск. Начала зазывать на Север и сестру с семьей. – Я бы не поехала, но Альберт уговорил. Дескать, что же это мы, не можем позволить себе хорошей жизни? Квартиру хотелось побольше. Думали, заработаем денег и вернемся. Но судьба распорядилась иначе. Жили на съемной квартире. Надежда пошла кондуктором, Альберт – в военкомат. Но множественные ранения дали о себе знать. Через два года он скончался. Надежда осталась одна с сыном-школьником. Даже на съем квартиры денег едва хватало. Чтобы получить государственное жилье, пришлось поступить дворником в ЖЭК. – В то время необходимо было расчищать снег так, чтобы к каждому дому, каждому подъезду могла подъехать скорая и пожарная машина. Чтобы прокормить себя и ребенка, брала по два-три участка. Бывало, устанет, придет домой, передохнет. А тут Валера из школы прибегает: «Мам, давай я тебе помогу». Дни порой тянутся долго, а жизнь летит. Больше замуж Надежда не вышла. Валерий выучился, устроился работать на завод. Женился. Мать наконец смогла вздохнуть – сын помогал чем мог. Скопили наконец денег на квартиру. Не в Москве, конечно, – в Иркутской области. Контейнер собрали – туда же кроме мебели все ордена и фотографии погрузили. Думала Надежда Трофимовна, что старость ее будет счастливой. Но неожиданно пришло известие, что сын погиб. Позарились злые люди на чужие деньги – приобрести квартиру Валерий так и не успел. Не знает Надежда Трофимовна, как пережила все это. Сноха после случившегося собрала вещи и вместе с дочерью уехала жить в Израиль. Больше Надежда Трофимовна внучку не видела. Родственники прервали с ней связь. Контейнер тоже куда-то пропал. Не до поисков было пожилой женщине. Дали знать о себе болезни. Она вернулась в Норильск, в пустую квартиру. Купила подержанный диванчик, что-то из мебели подарили друзья, знакомые. Сегодня на стареньком трюмо стоят три фотографии – единственное, что осталось от прошлого: красавица Надя в день замужества, Надежда после рождения ребенка и сын Валерий – взрослый уже – стоит, жмурится на солнышке. Казалось бы, что может быть страшнее войны…