С каждой избою и тучею,
С громом, готовым упасть,
Чувствую самую жгучую,
Самую смертную связь.
Николай РУБЦОВ
Большая потеря
В конце июня теплый воздух с материка съел снег на льду между островами, и вешние воды просочились в море. Лед потемнел и поднялся, а в проливах архипелага пролегли неровные трещины, будто ребенок карандашом бумагу исчеркал. В Арктику на три месяца вернулся полярный день. Гуси и прочая летающая живность уселись на гнезда выпаривать птенцов, а моржи, лахтаки и нерпы стали выползать на камни: линька – дело серьезное.
В ясную солнечную ночь, при температуре плюс три, я выехал на припайный лед на своем стареньком вездеходе ГАЗ-47. Километрах в двадцати от зимовья лежала на камнях пачка крепко перетянутых проволокой досок, неведомо откуда занесенная течением и выброшенная на берег штормом. Их я собирался использовать для ремонта обветшавшей пристройки.
Незаходящее солнце низко стояло над миром, гусеницы весело лопотали в такт гудению мотора, видимость была прекрасная, и я без труда лавировал на льду так, чтобы переезжать трещины под прямым углом.
Настроение было превосходным не только от прекрасной погоды. По льду то и дело перебегали с острова на остров небольшие группки диких оленей: добрая половина из них – важенки с телятами. Тогда я останавливался и брал в руки бинокль. И что за радость человеку смотреть, как рядом с мамой семенит малыш! Вырос я в деревне, в большой семье. Мы кормили и поили ягнят, телят, козлят, поросят. Брали их на руки, играли с ними. Стерегли от коршуна пестреньких цыплят, желтеньких пушистых утят и гусят. Разглядывая телят в бинокль, я мысленно возвращался в детство.
Но не проехал я и полпути, как невесть откуда стал натекать подкрашенный солнцем туман. Казалось, лед выделяет из себя волокнистый оранжевый дым. Сначала этот рыжий кисель стелился понизу, мешая разглядывать трещины, затем поднялся до уровня гусениц и, наконец, закрыл обзор. Вот незадача!
Я сразу ошибся, въехал боком в небольшую трещину, карнизы которой тут же обломились, и вездеход просел на один бок. Резко газанув, я вырвал машину из щели, но за эти несколько секунд холодный пот прошиб. Страха утонуть не было: в любом случае я успел бы выскочить, но потерять средство передвижения означало остаться без дров на зиму, а тогда хоть ложись и помирай! Надо возвращаться. Арктика ошибок не прощает.
Заглушив двигатель, я вылез на крышу вездехода. Кругом был вид как из иллюминатора самолета: неровная облачная пелена, из которой тут и там торчали пики “гор” – скал окрестных островов и рифов. Туман держался не выше двух метров над уровнем льда и едва покрывал машину, а в тундре его и вовсе не было. Моя изба на мысу хорошо просматривалась, я засек направление, сел за рычаги и погрузился в красную мглу.
И опять ошибся. Вместо низкого берега подъехал к высокому. Впереди чернела большая береговая трещина – работа приливной волны. Такие трещины всегда опоясывают острова и не замерзают даже в сильные морозы. Я вышел, чтобы принять решение. Перепрыгнул через трещину, осмотрел ее размытые, подтаявшие карнизы и прошел вверх по склону на берег. Пожалуй, можно выехать, не так уж и круто, как показалось.
Вездеход без проблем одолел разводье, лишь хрупнули карнизы, и стал выползать на береговой лед. И тут мотору не хватило силенок. С бензином у меня была напряженка. Я заводил двигатель на бензине, давал мотору прогреться и затем переключался на второй бак. Он был заправлен керосином, который мне иногда, от щедрот, сливали вертолетчики.
Мощность двигателя от керосина сильно слабела, и этого я не учел. На полдороге вверх мотор чихнул и заглох. Я тут же завел его снова, но гусеницы лишь беспомощно скребли лед, машина вздрогнула и, не успев полностью вытянуть своего полуторатонного тела из разлома, стала скользить назад...
Вода проникла через задний борт, еще утяжеляя вес, нос вездехода резко задрался, затем так же резко ушел вниз, вода хлынула в кабину, и мотор заглох. Я успел открыть дверцу-окно, выплыл, растолкал ледяные обломки и выполз на склон. Помогая себе ножом – мокрые сапоги скользили на льду, – поднялся на берег и оглянулся.
Там, где только что был вездеход – работник мой и помощник, – расходились радужные пятна. От горя я на какое-то время перестал соображать, даже дыхание пресеклось. Просто стоял и смотрел на эти масляные пятна и не знал, что делать. Наконец от холода прилипшей к телу мокрой одежды пришел в себя. Хлопнул по нагрудному карману рубашки. Слава Богу! Залитый парафином аварийный коробок спичек и небольшой рулончик вымоченной в керосине бересты, туго замотанные в полиэтиленовую пленку, были на месте. Вскоре на берегу запылал костер из плавника. Чайки с любопытством наблюдали, как вокруг огня скачет голый человек и сушит на вытянутых руках одежду.
Помаленьку я успокоился и стал настраиваться на серьезное дело. В вездеходе остались карабин и топор. Без карабина на побережье не выжить: ни мяса добыть, ни медведя отпугнуть. Без топора – как без рук.
Прошлым летом я заметил, что море вокруг островов повсюду мелкое, даже у скал оно не глубже пяти-шести метров. С этой глубины я шестом с железным крюком на конце доставал убитых тюленей. Решив нырять, я первым делом пошел разыскивать камень с выемкой, чтобы набрать в него чистой талой воды и поставить у костра, а потом, после ныряния, промыть глаза теплой пресной водой. Мне уже приходилось нырять за оброненным рюкзаком с патронами. Температура замерзания морской воды – минус один и восемь, если открывать под водой глаза, они потом долго болят.
Найти такой природный камень не удалось. Тогда я взял в руки крупную гальку, отбил от скалы пластину матово-черного сланца величиной с большую миску и стал выдалбливать в нeй ямку. Древний этот шифер легко крошился и расслаивался, из самой середины “миски” вдруг отделился большой кусок, и на разломе заблестели крупные темно-красные гранаты-альмандины. Я уже знал от геологов, что кристаллы эти на “ювелирку” не годятся, потому что их разорвала и усеяла микротрещинами мерзлота, но выглядели эти восьмигранники очень свежо и так ясно и радостно отражали свет, будто благодарили человека за освобождение от многомиллионнолетнего заключения в скале.
Я невольно залюбовался, хоть и было не до этого. Наполнив выемку талой водой, поставил этот каменный сосуд у костра. Нарубил ножом ступеней во льду и спустился к месту аварии. И тут я увидел, что трещина, размытая поверху, сужается книзу и вездеход не ушел на дно, а застрял. До верха кузова было меньше метра воды! Я опоясался ремнем, прицепил к нему нож и первым делом попрыгал на кузове – крепко ли заклинило? Вода едва доходила до колен, а вездеход даже не шелохнулся. Тогда я нырнул, разрезал тент, открыл оба люка на крыше кабины и левую, не придавленную льдом дверцу-окно. Если вездеход все же сорвется, у меня останется шанс выплыть через любое из отверстий, только бы машина не стала кувыркаться на склоне.
Из опыта вольных и невольных купаний в водах Арктики я знал, что дышать надо полной грудью. Ледяная вода в первый момент обжигает. Но стоит пару раз сильно вдохнуть-выдохнуть, и кожа становится красной, как у гуся лапы, а по телу разливается жар. В несколько приемов я достал карабин, бинокль, ящик с ключами, топор, лом и моток веревки. Вещи крайне необходимые в хозяйстве. Веревка тут же пригодилась: расхрабрившись, я вытащил подарок Ивана Демидова – танковый аккумулятор весом в шестьдесят килограммов. Зимой привезу его на саночках – будет рация жить, будет свет в избушке! Я промыл глаза чистой “гранатовой” водой и грелся у костра, пока не прошел озноб от нервов и холода, а затем еще раз подержал над огнем высушенную ранее одежду. Все не так уж плохо. Могло быть хуже.
Две радости в один день не живут, говорит пословица. А тут аж три. Живой. Карабин при мне. Аккумулятор вытащил. И главная радость – надеть все сухое и теплое, намотать на посиневшие ноги мягкие портянки, обуться в горячие от костра сапоги, почувствовать ступнями сухие упругие стельки и осознать, что не простудился!
Туман разошелся, опять всплыли на горизонте миражи дальних островов, и стало пригревать солнышко, а я все сидел и смотрел на угли, не в силах встать и уйти. И вдруг услышал плеск и бульканье в трещине. Спустился. Из-под воды выпрыгивали мелкие льдинки, в трещине клубилась муть и расползались масляные пятна. Вездеход затонул.
И тут как обожгло: ведь даже не поблагодарил Господа за спасение свое! Вся эта игра в открывание люков была не чем иным как попыткой успокоить себя, настроиться на ныряние в ледяную воду в закрытом пространстве. Если бы машина сорвалась во время моего пребывания в ней, то, как бы она ни упала на дно – кувырком ли, боком, скоком, – не знаю, удалось бы мне невредимому выбраться на поверхность. А я не то что спасибо не сказал Создателю – даже не вспомнил о Нем.
Мне стало очень совестно, я тут же сложил руки на груди в молитвенном жесте и прочитал вслух “Отче наш” сначала на немецком языке, как мама научила в детстве, а затем и на русском. И сердце успокоилось, и тяжесть ушла из груди.
Подняв голову, я увидел метрах в тридцати от себя медведицу с медвежонком. Костер почти потух и не давал дыма, иначе “босые” не подошли бы так близко. Я крикнул и бросил камень. Звери поспешно скрылись среди валунов, а я подновил костер и уселся рядом. “Зачем ты сюда приехал, парень? – подумалось мне. – Зачем тебе эта безлюдная черно-белая Арктика, исхлестанные штормами скалы, одиночество и риск? Зачем?”
И стал вспоминать.
Продолжение следует
|
WAP
PDA
