Было начало сентября. Лето выдалось напряженное, мы пускали новый цех, выходных практически не видели, и я рисковал в этом сезоне остаться без тундры. Это было очень обидно, тем более что у меня в семье появился спаниель, к тому моменту уже семимесячная собака Чуня, и очень хотелось вывезти ее на природу. Поэтому предложение Вани Бургардта слетать на Хантайское к Лузану пришлось очень кстати.

Ваня, внук и сын репрессированных поволжских немцев, обладал роскошным отчеством – Оттович, играл на гитаре, состоял членом всевозможных клубов – туристов, бардовской песни и прочее, активно работал в комсомоле, имел молодую жену и двух прелестных детей. Ваня был лыс, усат. Его чудесные карие глаза затягивались поволокой, когда он начинал под собственный аккомпанемент поставленным голосом петь что-нибудь про костры, палатки, маршруты. Кроме того, он был бригадиром плавильщиков, которые осваивали у нас на заводе новый агрегат. Правда, большую часть времени Ваня проводил не у фурм с шуровкой, а на других предприятиях, где, пользуясь своим обаянием, искал, что бы такое «нарыть» и улучшить условия труда и быта своей бригады. К описанному моменту производство более или менее закрутилось, и получить пару недель отпуска было вполне реально. Лузан в очередной раз работал промысловиком в Госпромхозе и уже второй год стоял на точке Акит у впадения одноименной речки в Хантайское водохранилище. Весной он прилетал в Норильск, привез копченый медвежий окорок и очень звал в гости. На охоту и не рассчитывали Итак, я, собака Чуня, Ваня с ружьем, гитарой, двумя рюкзаками – одним очень большим, другим поменьше, который он гордо называл «маршрутным», – погрузились в Ан-2 и через час с небольшим выгрузились на аэродроме Снежногорска. После недолгих поисков мы нашли приятеля Лузана, тоже Сергея, который работал приемщиком на рыбозаводе и должен был отправить нас к Лузану. Сергей оказался очень приятным, приветливым человеком. К тому же очень обязательным. Утром, сказал он, на Хантайские пороги пойдет рыбозаводовский катер, а оттуда уже недалеко до Акита. Руки и лицо Сергея были обезображены шрамами от ожогов. Потом нам рассказали, что «добрые люди», у которых он жил сиротой, его, мальчишку, облили бензином и подожгли. К вечеру к Сергею стали стягиваться соседи и друзья, так как слух о прибытии человека с гитарой по поселку распространился быстро. Успех у Вани был абсолютный, и я уже забеспокоился, что аборигены его похитят, спрячут в укромном месте и будут тайком собираться, чтобы наслаждаться Ваниным высоким искусством. Однако все обошлось, и утром мы уже шли по Хантайскому, изредка причаливая к берегу, где принимали рыбу. Примерно половину сдаваемой рыбы составлял сиг, вторая состояла из окуня и щуки. На охоту мы особо не рассчитывали. Я уже бывал на Хантайском в это время. Нечастой, случайной добычей на водохранилище считалась утка разных пород. Правда, ниже плотины, ближе к Енисею, были озерца, где расход патронов на вечерней заре определялся единственно навыками охотника по скоростной перезарядке ружья. Но мы туда попасть не планировали. К вечеру мы пришли на пороги, перегрузились в чью-то лодку, которая за стандартную цену (полчерпака) мигом перекинула нас на Акит к Лузану. Избушка была маленькая, Лузан стоял с напарником Сашей Слижевичем. Серега выдал официальную версию прибытия двух постояльцев: помощь в строительстве избушек по собольим путикам, в которых охотники в короткий зимний день ночуют, чтобы не тратить время на возвращение на базу. Нам Серега шепнул, что Сашка тоже поэт и совместное их проживание не очень тягостно. Вообще-то, в наших местах совместное проживание двух охотников в одном зимовье – явление крайне редкое, так как проблемы сосуществования двух характеров, как правило, перекрывают удобства от такой формы организации охоты. Серега с Сашкой стояли первый год, через зиму еще не прошли. Утром мы, вооружившись топорами, пилами и прочим инструментом, двинулись в лес, и к вечеру первый сруб был готов. На следующий день Серега запланировал поход за клюквой – ягодой диковинной и редчайшей в наших краях. Пошли втроем: я, Сергей и Ваня. Саша скептически отнесся к нашей затее, сказав, что будет рубить стропила для избушки. Подплыв на лодке к устью Акита, мы выгрузились. Предстояло идти несколько километров вверх по мелководью, переходя от берега к берегу. Уже рассвело, и мы увидели, что Ваня надел короткие сапоги и идти по реке не может. Сергей успокоил его, сказав, что вдоль левого берега реки идет тропа до самого клюквенного болота, она, правда, не очень удобная, много поваленных деревьев и дорога длиннее, чем по реке, но дойти можно. Ваня поправил на плече ружье, сказал, что патроны у него есть, взял «маршрутный» рюкзачок, лихо откозырял нам, вступил на тропу и тут же исчез за кустарниками. Больше мы его не видели. Пять дней. Как в известной считалке: один за дерево зашел – и их осталось пять… Но нас оставалось семеро – Серега, Сашка, я, собаки Чуня, Соболь, Тайга и Зорька. Попрощавшись с Ваней, мы с Серегой двинулись вверх по реке и где-то минут через сорок дошли до клюквенного болота. Болото, скорее, походило на огромную поляну, местами сильно пропитавшуюся водой. Было неглубоко, ниже колен. Клюква росла очень интересно, как будто посеяли ее специально. Длиннющие, метров на сто, травяные дуги шириной около метра были усыпаны ягодами. И клюква была необычной. Небольшая, значительно меньше материковской, она была не круглой, а  в виде вытянутых, веретенообразных капелек. А где же Ваня? Поползав часа два с совками, мы забеспокоились: где же Ваня? Еще через час беспокойство усилилось настолько, что мы бросили собирать клюкву и стали думать, что делать. Решили вернуться к лодке, где, как нам казалось, ждал Ваня, ввалить ему за то, что он сорвал нам процесс заготовки, и возвращаться на базу. У лодки Вани не было. Серега, охарактеризовав Ваню словами, которые при всей моей любви к русскому языку я здесь привести не могу, добавил, что сбиться с тропы невозможно. Некоторое время мы стояли и орали «Ва-а-а-ня!», а также те самые неприведенные слова. Потом двинулись по тропе. Сбиться с нее действительно было невозможно: в любой точке был слышен шум Акита.  Потратив на ее прохождение времени раза в два больше, чем на путь по реке, мы вышли к клюквенному болоту. Вани не было. Стали вновь обсуждать ситуацию. Договорились до того, что на Ваню мог напасть медведь, который в этом углу Хантайского таки водился. Вернулись по тропе к лодке, внимательно осматриваясь по пути. Никаких следов – ни ружья, ни шапки, ни «маршрутного» рюкзачка. Не было ни поломанных веток в густо растущем кустарнике, ни сбитых грибов, торчавших кругом и схваченных первым морозом. Темнело. Еще раз позвав Ваню, сели в лодку и вернулись на базу. Сашка, выслушав наш рассказ, ничего не сказал. Но выражение его лица яснее ясного говорило: ничего другого он и не ждал от нашего приезда. Потом со словами: «Пойду, пройду вдоль берега», он взял палку, примотал к ней остатки старого ватника, окунул в ведро с керосином, сел в лодку, выплыл из нашего залива, запалил факел и на малом ходу пошел вдоль берега. Примерно через час Саша вернулся ни с чем. Поутру мы приступили к упорядоченным поискам. Я пошел от клюквенного болота вверх по Акиту, в сторону отрогов Лантокойского камня, уже покрытых снегом. Договорились, что каждые полчаса я буду стрелять, может, Ваню затащило в эту сторону. Серега пошел по путику, уводившему вглубь тайги. Саша на лодке поплыл обследовать берега. На третий день поиски продолжили. Один раз мне показалось, что я услышал выстрел, но он был не ответный, а как бы сам по себе. Я тут же выстрелил два раза, но ответа не последовало. Вечером решили вызвать на подмогу вертолет. Мобильных, а тем более спутниковых телефонов в то время не было, но рация, как ни странно, была и, что еще более странно, работала. Мэром Дудинки в то время был Петр Гаврилович Короткий, бывший секретарь райкома партии строителей, не в пример нынешней чиновничьей братии на всех постах остававшийся очень отзывчивым человеком. Утром следующего дня на сеансе связи мы попробовали передать нашу просьбу о вертолете Короткому. Через третьи, а может, и четвертые руки просьба дошла и через те же руки вечером вернулась с ответом: «Вертолет ждите по погоде». Наутро был такой туман, что не только вертолету вылететь, но и человеку дойти до туалета было проблематично. Жутко было сидеть ничего не делая, ожидая погоды, и смотреть друг на друга, понимая, что с товарищем беда. Мы даже не говорили друг с другом. В голову лезли дурные мысли. Одну из них я запомнил особенно хорошо: как я буду стоять перед Ваниной женой. С обеда туман стал рассеиваться и к вечеру рассеялся вовсе. «По-моему, двое» Саша вдруг вскочил и со словами «Не могу больше» сел в лодку и отправился в очередной объезд. Через полчаса, необычно скоро, в заливе послышался звук мотора, мы вышли, и Серега, как бы не веря себе, произнес: – По-моему, двое. Ваня нашелся! Лодка подплыла, Ваня выскочил из нее и бросился к избе, словно боясь, что это видение вот-вот исчезнет. Потом повернулся к нам. Вроде Ваня и Ваня. Конечно, оброс щетиной. Но вот глаза… Они смотрели как-то странно, дико, я бы сказал. Мы обнялись, что-то говорили друг другу. Все хорошо, но блеск глаз был странный. Сашка вынул из загашника чекушку со спиртом, налил Ване полстакана. Ваня тяпнул, сожрал кастрюлю холодных макарон, сваренных нами третьего дня и не съеденных – кусок в горло не шел, потом закурил и стал рассказывать. Как сошел с тропы, он не заметил. Поняв, что блуданул, решил идти к путику. (Заметим, что Серега и тот находил начало путика только по зарубкам). К вечеру надо было устраивать ночлег. – Что же ты не стрелял? – спросили мы. Оказалось, что у первопроходца было всего два патрона, пули, которые он решил сберечь для возможного решающего сражения с местными медведями. Ваня провел ревизию «штурмового» рюкзачка, нашел в нем банку тушенки, перочинный ножик, фонарик с севшими батарейками и коробок со спичками. Ваня их пересчитал – четыре штуки. Серьезно он готовился к поездке. – Хороший у тебя рюкзачок, – прокомментировал Сашка. – Ты бы лучше гитару с собой взял. Костра ночью Ваня не жег, жалел спички. Утром открыл тушенку, съел полбанки, запил водой, благо воды было много, и решил выйти к берегу водохранилища. До берега дойти в силу описанных выше причин он не сумел. Съел оставшуюся тушенку и опять заночевал без костра. Утром продолжил движение. Увидав на какой-то луже утку, долго к ней подползал и, истратив один патрон, попал пулей. (Этот выстрел я и слышал. Как оказалось, Ваня слышал и мою стрельбу, но идти в ту сторону не решился. Наверное, правильно, иначе мы бы его вообще не нашли). Очищенную от перьев и кишок утку Ваня разделил на две части. Первую сварил на костре в банке из-под тушенки, истратив одну спичку. Следующий день просто проблудил, а вот сегодня принял единственное правильное решение. Подойдя сколько можно к воде, истратив последние три спички, зажег костер, накидал в него кучу валежника и решил сидеть и ждать, пока его не найдут. Ну его и нашли. Перескакивая со ствола на ствол, то и дело проваливаясь по пояс и выше, Ваня добрался до лодки и обнял Слижевича. Средство от стресса Утром пришел вертолет, оформленный, кстати, как санрейс, с врачом. Врач выслушал рассказ о Ваниных приключениях и сказал, что для начала Ваню отвезут на обследование не в родной Норильск, а в Дудинскую окружную больницу, в терапию, на что Сашка заметил: лучше бы обследовать Ваню у психиатра. Вертолет поднялся и ушел в сторону Дудинки, а в нашу избу вернулась жизнь. Мы стали строить планы. Серега сказал, что нужно совершить что-то яркое, чтобы избавиться от стресса. Слижевич высказался в том смысле, что самое яркое – это производительный труд на строительстве избушек вдоль путика. Слишком приземленно, решили мы с Серегой, нам подай что-нибудь будоражащее. – Ну, тогда сплавайте на Тукуланду, там осенью бывает гусь, – сказал Сашка. – Я там недалеко стоял, так соседи гуся постреливали, один раз даже угостили  гуменником. Тут я вспомнил и рассказал, как раздавал «единицу» на катере. Вторая коробка была цела, так как на поисках Ивана я пользовался только «пятеркой», которую расстрелял напрочь. Мы немного похлопотали по хозяйству, взяли двустволку, мелкашку, пару одеял на случай ночевки и, оставив Сашку с собаками, двинулись в сторону устья реки Тукуланды. Слегка штормило, поэтому, выбравшись из залива, мы пошли не коротким путем, вдоль правого берега водохранилища, с большими плесами, продуваемыми всеми ветрами, а выбрали маршрут через центральную часть Хантайского, между многочисленными островами. В одном месте недалеко от нас с воды поднялась стая крупной северной утки – турпана – и пошла параллельным курсом. Я не выдержал, засунул в ружье два патрона и выпалил в сторону турпанов. Естественно, впустую. Патронов осталось восемь. Еще не представляя, что нас ждет, я особо по этому поводу не расстроился. Часа через три мы дошли до островов, расположенных как раз напротив устья Тукуланды. На одном из них стояла изба промысловиков, тех самых Сашкиных соседей, о которых он нам рассказывал. До устья реки напрямую было недалеко, километров шесть. Уже смеркалось. Мы подтащили лодку и пошли к избе. Хозяев не было. Комиссия по встрече состояла из одной собачки, гостеприимно вилявшей хвостом. Собака была точной копией западносибирской лайки, что по экстерьеру, что по окрасу, но уменьшенной против образца раза в три. Вообще, северные собаки, хоть охотничьи, хоть ездовые, хоть какие, не воспринимают незнакомых людей как угрозу себе, хозяевам или их имуществу. Лучшие друзья человека очень дружелюбны, правда, не без подобострастия. Так и здесь. Пропустив нас в избу, собачка свернулась калачиком на крыльце, так как в избу вход собакам на Севере запрещен. Мы вошли в избу – большую, с просторными сенями, в которых висело штук пять гусей. Они как бы подтверждали правильность нашего решения о способе выхода из стресса. Гусиный остров Вскоре вернулся с сетей хозяин избы с помощником и за чаем отсоветовал нам идти утром в устье Тукуланды, сказав, что и на соседнем острове поутру гуся болтается довольно много. Допив чай, мы легли спать, а утром, еще в темноте, отплыли от гостеприимного острова. Серега запустил мотор, я стал располагаться поудобнее и наступил на что-то живое. Между передним сиденьем и капотом уютно расположилась наша новая знакомая, которая, пару раз шевельнув хвостом, дала понять: мужики, мол, все в порядке, все устроились, двигатель работает, чего тянем, можем плыть. Возвращаться – плохая примета, поэтому собачку решили взять с собой и вернуть хозяевам на обратном пути. Пока пробирались по мелякам, проталкивались между поваленными деревьями, начало светать. Причалили к указанному острову и пошли в глубь. Собачка с нами. Остров был очень большой и выглядел так. Небольшие бугорки метров 5–7 высотой, отстоящие друг от друга метров на 30–40. Между ними – болотца. Кое-где поблескивала вода. Основания бугорков обросли кустарниковой ольхой и ивой, иногда перемежавшейся невысокими, метров до трех, березками. Вершинки бугорков были лысые, поросшие травой. Тянулись эти бугорки вглубь острова, сколько хватало глаз, и лишь на горизонте темнел лес. Выбрали себе бугорок и стали к нему подходить. Видимость была не очень. Предрассветная мгла сменялась утренним туманом. Подошли еще ближе, метров на тридцать. Вдруг кочкарник шевельнулся и весь, как был, поднялся вверх и исчез в тумане. Это ночевали гуси. – Да, – сказал Серега. – Неслабо! Мы устроились у основания выбранного бугорка – с разных сторон, в кустах. Бугорок в поперечнике был метров сорок. Болото, где ночевали гуси, отделявшее наш бугорок от соседнего, тоже было шириной метров сорок. Рассвело. Гусь залетал. В основном поодиночке, редко парой. Туман ушел, и гуся было видно издалека. Так вот. С какой бы стороны ни появлялись гуси, они, в зависимости от курса, или напрямую, или с разворотом, подходили к нашим бугоркам и пролетали точно над серединой ночлежного болота. Высота полета при этом была стандартная – метров 20. Мы сидели в своих кустах уже около часа. За это время раз 12 или 15 гуси исполняли это упражнение. Почему их тянуло именно сюда, не знаю. Не объяснит никто. Ни один орнитолог. Я не стрелял, определив дистанцию как предельную, поняв наконец цену оставшимся моим восьми патронам. Кончилось терпение. Вылезли мы с Серегой из кустов и нахально расположились прямо на вершине холма. Ничего в поведении гусей не изменилось. Очередной налет, выстрел. С шумом и плеском валится в болото сбитый гусь. Второй – взят! Через полчаса рядом с нами лежали шесть добытых гусей – четыре белолобых и два гуменника. Израсходовано шесть патронов. Охота – королевская. Дистанция – 25–30 метров. Гусь летит как тарелочка на стенде. Упреждение – корпус. Если есть на свете охотничье счастье, вот оно! Да простят меня братья охотники… Стали мы с Серегой собираться. Глядь, а собачки-то нет. И орали, и искали – нет собачки. Расстроились – что хозяевам скажем? Подошли к лодке – там, блаженно расположившись на наших одеялах, отдыхала потерянная нами собачка. Завезли собачку, хозяев опять не было дома, и двинулись в обратный путь. Решили сократить дорогу, вышли из-за островов к устью Тукуланды и пошли вдоль берега. …Вечером мы выпотрошили гусей. Одного ощипали и пустили на котел. Вкусно? – спросите вы. Возьмите домашнего гуся и кормите его с птенца до взрослой птицы молодой травой, пушицей, хвощем, а последние два месяца – черникой, голубикой, брусникой, клюквой. Потом протушите его в чугунке, а потрошки пожарьте на его же жире. Вот мы с вами и ответили на вопрос о вкусе осеннего гуся. И хотя гуси, добытые нами, были молодые, жира на пузе у каждого было на палец, а у одного, который постарше, так и на два. И невольно закралась мысль, за которую да простят меня братья охотники. А правильно ли мы делаем, охотясь на гусей весной? Убитая весной гусыня – это не родившийся и не пришедший в природу выводок. Осенний же гусь полностью выполнил свое предназначение. Кто доставал весной из добытой птицы уже обызвестковавшееся яйцо, поймет меня. На весенней охоте мы же не стреляем самок. Вальдшнеп, тетерев, глухарь, селезень – самочек бережем. Куропатку, рябчика тоже не стреляем – петушки помогают выводки выхаживать. А гусынь колотим вместе с гусями без разбора! Скажут, вот, мол, моралист нашелся. Сам настрелялся вдоволь по гусям, а теперь совесть мучает. Да не то чтобы мучает, но покусывает изрядно, особенно после памятной осенней охоты. Природа меняется, мы меняемся. Первые полярники бочками солили гусиные яйца, сотнями ловили линных гусей и держали их в сетях в качестве живых консервов, кормили собак мясом белых медведей, которых стреляли, чтобы вытопить жир для светильников. А теперь ведем себя не так, а? Подумаем, братья!   …Жизнь идет своим чередом. Ваня Бургардт – крупный бизнесмен. Сашка, я слышал, так и живет на Хантайском озере. Мы с Сергеем на материке. У всех все вроде бы в порядке. Но иногда мне снятся холмы до горизонта, дальний лес, мы с Серегой, полулежащие на бугорке, и миллионный гусиный косяк, пролетающий над нами.