WAP
PDA
Приключения джентльмена
Казус Виницкого
|
29 сентября 2008 года, 14:27
|
| Кто когда-то был джентльменом, будет джентльменом всегда. Чарльз Диккенс Петруччио Петр появился у нас в МИСИ на втором курсе, осенью 1969 года. Приехал учиться по обмену из Болгарии. Определили Петра в нашу группу и поселили в Лефортово в интернациональном общежитии. Вежливый, неторопливый, совсем не эмоциональный, всегда аккуратно, со смыслом одетый, он заметно выделялся среди нашей студенческой братии – отличался как от нас, аборигенов, так и от иностранных студентов. Отвязанные, веселые венгры, надевавшие иногда на лекции национальные костюмы, жадно впитывающие студенческую жизнь во всех ее проявлениях. Высокопарные замкнутые немцы, ходившие как аисты по болоту, высматривающие, куда ступить ногой при очередном шаге. Свои в доску поляки. Не говорю уже о монголах и живших своим кланом вьетнамцах, и даже общительных болгарах – от всех Петр отличался поведением. Как ни странно, его характер и манеры не сказывались на дружелюбных товарищеских отношениях, которые с ним поддерживали практически все. Но – никакой фамильярности! Никому в голову бы не пришло хлопнуть его по спине, сказать при очередной сходке в общаге: «Ты, мол, не вы… ! Пей как все!» и т.д. Единственным человеком, который иногда позволял себе обратиться к Петру на итальянский манер – Петруччио, – был наш факультетский комсомольский секретарь Толя Денисов, к которому в комнату общежития поселили Петра. Да и Толя каждый раз аккуратненько так поглядывал, наблюдал реакцию. Петр предпочитал не отзываться. Слабое звено Учился он всерьез. Лефортовская общага не относилась к числу мест, способствующих углубленному изучению наук, поэтому на третьем курсе Петр съехал из общежития на съемную квартиру. Студентов, работавших летом в студенческих отрядах, ректор освобождал от обязательной в те годы сентябрьской картошки, и сентябрь для нас оказывался месяцем каникул. Иностранные студенты вне зависимости от того, были они с нами в отрядах или нет, естественно, на картошку тоже не ездили. Таким образом, собирались мы все в институте в конце сентября, когда начинались занятия. Однажды во время обмена летними впечатлениями, подкрепленными заработанными деньгами, выявилось слабое звено в четком построении Петиного характера. Да не просто слабое, не просто уязвимое, а вообще не защищенное. Слушая наш рассказ об очередной рыбачье-охотничьей экспедиции на Селигер, к истокам Волги, он вдруг начал резко меняться в лице: глаза загорелись, капризно изогнутые («султанские», как говорили наши девчонки) губы растянулись в улыбке, лицо порозовело. Куда делась сдержанность, отстраненность! Перед нами стоял совсем другой человек. Он слушал рассказ Сашки Спирина по кличке «магистр изящной словесности»: – Я ее, … мать! Она сопротивляется, … ! Здоровая, … , килограммов на шесть! Я так , … , аккуратненько, под жабры – и на берег! Вытащил, на … ! Понимаешь?! Петр понимал! Он в такт Сашкиным словесным экзерсисам кивал головой, подергивал плечами, а раз даже приподнял руки, как будто помогая Сашке тащить щуку. С этого дня Петина жизнь наполнилась новым содержанием. Нет, учился он по-прежнему очень усердно. Но когда узнавал, что я собираюсь в очередной поход, раздвоение его личности приобретало прямо-таки медицинский характер. И не всегда, скажу я вам, долг и тяга к знаниям побеждали. «Пожалуйста, подсачек!» В то время мои поездки на Волговерховье были частыми. Думаю, на охоте и рыбалке я проводил времени едва ли не больше, чем в институте. Поэтому Петя много страдал. Когда он уезжал со мной, оставляя в институте «хвосты», спокойствия и полноценного отдыха не было. Но зато когда он был морально чист перед наукой, какие это были поездки! Петр обзавелся рыбацкими снастями, байдаркой. Верхом его экипировки была подпольно купленная одностволка, которую он потом вместе со всей амуницией ухитрился переправить в Болгарию. Вместе с тем он по-прежнему сохранял свою сдержанность, манеры, особенно при контактах с малознакомыми людьми. Как-то раз после вечерней зари нас вышел встречать к сланям изрядно «взятый» дядя Митя Кокорев, у которого мы гостевали на озере Вселуг. Так вот, он минут пять не мог перевести для себя следующую Петину фразу: «Дмитрий Николаевич! Возьмите, если вам нетрудно, конец этой веревки и подержите лодку, пока мы будем разгружаться!». Замечу, что дядя Митя так и не понял, что от него требуется. Еще как-то раз Петя подцепил, я вам скажу, рекордного язя и с криком «Пожалуйста, подсачек!» долго вытаскивал его на берег. И только однажды я услышал от него человеческую речь. Мы приплыли к станции, времени до поезда оставалось мало. Судорожно вталкивая в мешок элементы каркаса байдарки, Петя ободрал палец и сквозь сжатые зубы произнес что-то вроде «Матичка!». Впоследствии он жутко стеснялся, когда я напоминал об этом случае и о произнесенных им словах… Мы крепко сдружились. Подружились и стали ездить друг к другу в гости наши матери. Моя учила тетю Людмилу играть в преферанс, а тетя Людмила учила маму другой какой-то сложной болгарской игре. После института мы разъехались: Петя – в Болгарию, я – в Норильск. Женились, родили детей. Петина жена Мони поступила в аспирантуру МГУ, в Москве же училась и моя жена. Жены тоже подружились. Когда мы ездили на отдых в Болгарию, обязательно встречались с Петей и Мони, их родными и друзьями. Один раз, в мой отпуск, Петя с другом приехал в Москву, и мы несколько дней порыбачили в Мещере. Поскольку норильчане чаще попадали в Болгарию, чем болгары в Норильск, я ухитрялся передавать Пете пару хвостов. Так шли годы. И я все звал: приезжай, мол, Петя, на Таймыр, ты такое увидишь! И однажды – о, чудо! – я получил от него известие: готов приехать! Утром только граммов сто Мы выбрали самое лучшее для тундры время: середина августа – середина сентября. Наметили маршрут: неделя на катере – Лама, две недели – междуречье Верхней и Средней Агапы, места нам хорошо известные и изученные почти досконально. Вместе с Петей прилетел мой друг детства Николай. Ребятам повезло. Весна и лето в тот год были очень ранние, и к приезду гостей вся кровососущая гадость прошла свой жизненный цикл и улеглась наращивать слой гумуса. Какие-то дела меня задерживали, и на Ламу ребята ушли без меня. Транспортом и местом жительства служил катер «Ярославец», начальником отряда являлся Юрий Петрович Кукин – мой дружище, с которым мы облазили пол-Таймыра. Рыбой ребят Лама особо не одарила. Без ухи, жарехи и сугудая они не остались, но особыми успехами похвастаться не могли. Петя поймал всего одного хариуса. Короткая передышка в городе, баня на родном минватном заводе, загрузка вездехода заготовленными заранее припасами и старт от речки Амбарки, сразу за мостом. Пути было около 90 км, тундра сухая, я рассчитывал, что с одним перекуром они доберутся к вечеру до места. Меня еще задерживали дела, и мы договорились, что я подлечу на вертолете дня через три. Старшим по выдаче водки я назначил Петю. Он спросил, когда и по сколько выдавать. Инструкция была следующая: в обед по 250 г, на ужин перед сном – по 250 г. Утром – только по острой необходимости и граммов по сто. Я знал, что Петя инструкцию выполнит четко. На третий день, как мы и договаривались, вертолет завис над нашей избой. Лагеря на тот момент мы еще не построили, землеотвод не оформили, разрешения на отлов рыбы и отстрел оленя не имели. Словом, чистое браконьерство. Домик у нас был на полозьях, и каждую осень мы его перетаскивали на новое, предварительно разведанное место. На этот раз место было очень удачное. Озеро касалось одним боком реки Агапы, и рыбы в нем было полно. Северный берег озера опоясывал косогор, и в одном из уяров, густо заросшем тальником, мы и приткнули избу. Не зная точного места, найти ее было практически невозможно даже с вертолета. Итак, вертолет завис над избой, сдал немного назад, подсел на гребне косогора, я выкинул вещи и выскочил сам. Махнул рукой экипажу, вертолет развернулся и ушел. Пока мы маневрировали, из кустов, окружавших избу, почти из-под избы, выскочил белый перелинявший заяц и умчался по косогору. Муха для хариуса Ребята выбежали из избы, я спустился вниз и увидел, что пир в самом разгаре, а вездеход не разгружен. В результате разбора полетов выяснилось следующее. Узнав о полученной Петей инструкции, Юрий Петрович согласился, что она очень разумная и поэтому дорога у них заняла не десять запланированных часов, а три дня. У первого же хариусового ручья они остановились на обед. Там же и заночевали. Правда, Петя оттянулся по полной. Натаскав целый патронный ящик крупного – от килограмма и больше – хариуса, он, что называется, отвел душу. Кроме того, его поразила применяемая насадка. Прямо при нем из тройника №4,5 и клока волос, срезанных острым Юриным ножом около причинного места у Пети, была изготовлена искусственная муха. И пока она не коснулась воды, Петя думал, что стал объектом местной шутки, которой вынужден подчиниться. Навстречу мухе вылетела здоровенная рыбина. Промахнулась, ударила муху хвостом, притопила и, еще раз извернувшись, схватила ее в заглот. Что-что, а показать класс тундровый хариус умеет. Пока хариус нарезал круги, а Петя, дрожа от волнения, тонкой углепластиковой удочкой пытался его вывести, мужики оценили обстановку и решили, что иностранному гостю надо потрафить. И обед плавно перешел в ужин с соответственным удвоением дозы и последующим отдельным обмыванием успеха гостя. Так прошел первый день путешествия. Утром, после святых наркомовских ста граммов экспедиция резко отклонилась от маршрута с целью показать гостю реликтовые палиевые озера. Правда, находились они точно в центре военного полигона, по которому откуда-то из-под Архангельска периодически пускали морские ракеты. Появляться там было строжайше запрещено. Но давняя и крепкая дружба с моряками – хозяевами полигона – позволяла нам находиться на его территории, не подвергаясь особому риску попасть под ракетный выстрел. Населенное хариусом и каким-то необычного вида сигом озеро иногда одаривало нас сказочной рыбой – палией. Попадалась она в «пятидесятку» на большой глубине – одна, редко две-три за рыбалку. Так и хочется написать ее название с заглавной буквы. Крупная, килограммов семь-восемь, с большой черной головой, коричнево-золотого цвета, черные плавники по контуру обведены белой каймой, вся в красно-бурых пятнах – с одного бока небольших, с копеечку, а с другого бока крупных, с двадцатикопеечную монету, палия была рыбой озерной, непроходной, вкус имела необычный и нежность необычайную. Солили мы ее сутки, нарезали ломтиками и клали на черный хлеб с маслом, пальцами разминая по всему бутерброду. Ну как такое не показать гостю! Поставив сети, пообедав-поужинав, мужики вытащили-таки одну палию, обмыли этот успех и, переночевав и поправившись, достигли цели путешествия к середине следующего дня. Когда я прилетел, они по святому тундровому обычаю праздновали прибытие на базу. «Дайте хоть сфотографироваться» На следующий день мы стали доставать и перебирать сети, готовить их к постановке. Петя подошел к нам и спросил: – А спиннингом здесь можно ловить? – Можно, – ответил Юрий Петрович. – А где? – Здесь, – Юрий Петрович показал большим пальцем себе за спину. Я дал Пете спиннинг, коробку с блеснами и барабанную катушку с леской «Невская». – А можно взять эту? – спросил Петя, указывая на маленькую безынерционку, которую я ставил на легкий спиннинг, когда ловил на блесну хариуса. Я сказал, что на тяжелый щучий спиннинг такая катушка не пойдет. Часа через два, когда мы уже уложили перебранные сети по мешкам, пришел Петя, принес щучку граммов на шестьсот, при этом заметил, что с рыбой здесь, похоже, не очень. – Ты сделай так, – посоветовал Юра. – Обойди озеро с другой стороны, оно наверняка соединяется с соседним какой-нибудь протокой. Вот в ней и попробуй половить. Петя пошел в избу взять еще блесен. А мы уехали. Маршрут был ясен. Перебиваем Агапу на слиянии – уже может идти на нерест чир; оттуда на Пеляжье – в «пятидесятку», бывает, под каждый наплав садится пелядь весом до 3 кг; оттуда – на Сиговое, где сиг, по выражению Юрия Петровича, как «совковая лопата»; оттуда – на Слепую протоку шириной всего метров десять, зато очень глубокую, где иногда попадался голец и очень крупный, до 1,5 кг, валек. Там кольцо маршрута замыкалось, и затем по кольцу же следовали проверка сетей и возвращение в лагерь. На Агапе нас ждала всего пара чиров – некрупных, килограмма по три, зато Пеляжье и Сиговое одарили, как всегда, полной мерой. В Слепой протоке гольца не было, но один валек – толстый, круглый, как докторская колбаса, – в «пятидесятку» сел. Сугудай будет царский, решили мы. На обратном пути завернули к тому месту, которое указали Пете. С косогора увидели, что протока между озерами действительно есть и что Петя рыбачит на берегу протоки. Стали спускаться, объехали холмик с норами песцового населения – из верхней дыры нахально торчала голова одного из обитателей. Подъезжая к протоке, увидели, что Петя бежит нам навстречу, размахивая руками. Остановились, заглушили двигатель. Петя бежал и кричал: – Нельзя! Сюда нельзя! Мы слезли с вездехода и подошли к берегу. Всюду валялись щуки. Много щук. Может, штук пятьдесят или шестьдесят, может, еще больше. Всех размеров: от таких, как Петя поймал на нашем озере, до крокодилов по метру и больше. Тут же валялся и спиннинг с огрызком того, что еще утром было изящной безынерционной «Дайвой». Я посмотрел на Петины руки – они были изрезаны леской и местами в крови. На мой немой вопрос Петя ответил, что катушка сломалась очень быстро и щук он вытаскивал за леску. – А забрасывал как? – спросил я. – Тоже руками. – Ах, Петя! И х…ню же ты спорол с катушкой. Я ж тебе «Невскую» давал, – только и смог сказать я. Время подходило к ужину, это примирило нас с действительностью, и мы двинулись к вездеходу. Петя, схватив за жабры двух самых крупных щук, поспешил за нами с явным намерением загрузить их в вездеход. – Куда?! – страшным голосом заорал Юрий Петрович. – Не смей! Брось! Там у меня чистая рыба, а ты этих… Петя оторопел: – Как же быть? Ведь пропадет… – Не пропадет, вон песцы сожрут, – успокоил Петю Юрий Петрович. – Хоть сфотографироваться дайте, – взмолился Петя. – Это можно, только быстро, – разрешил Юрий Петрович, мысленно прилагавший вальковый сугудай к тому продукту, который я, как он прозорливо рассчитал, не мог не привезти с собой из Норильска. «Ну, ты и даешь, Петруччио» Следующие несколько дней лагерь прожил тихой, размеренной жизнью. Общество вынужденной трезвости возглавил опять-таки Юрий Петрович, на которого в периоды отсутствия тонизирующих напитков нападал роботун. Помимо обычных заготовки рыбы, сбора и засолки грибов, копчения зайчатины мы занимались хозяйственной деятельностью: углубляли мерзлотник, приколачивали к крыше сливы, размечали вертолетную площадку, сколачивали стол – в общем, делали то, что все равно пришлось бы бросить в будущем году при переезде на новое место. По вечерам играли в карты и вели разговоры. В том числе и про охоту на северного оленя, первая, сентябрьская волна которого вот-вот должна была пройти через наши места. Оленя на зиму мы заготавливали во время второй волны, в октябре, а сентябрьского стреляли так, по ходу, чтобы покушать. Петя, как выяснилось, внимательно слушал, как находить оленью тропу, как на ней ложиться, как определять направление ветра, чтобы олень не учуял охотника. И настало это утро! По всему противоположному берегу медленно двигались табунки оленей. Мы оценили ситуацию, и Юрий Петрович принял решение: – К вечеру подойдем к Агапе и пару штук возьмем. А пока давайте приделаем тамбур к избе. Петя вышел с биноклем и долго смотрел на оленей, очарованный невиданным зрелищем. – А можно я пойду на тропу? – спросил он. – Конечно, иди, – ответили мы. Было около восьми градусов тепла, сухо, дул слабый ветерок – как раз от оленей в нашу сторону. Петя уже знал, как долго и терпеливо приходится ждать оленя, поэтому собирался всерьез. Надел теплое шерстяное белье, припасенное для подобного случая, шерстяные носки, шерстяную же ковбойку, свитер. Экипировку довершили ватные штаны, ватная куртка, зимняя шапка с кожаным верхом и валенки с галошами, валявшиеся под нарами в избе. Из оружия он прихватил ИЖ-58, патронташ с патронами, охотничий нож. Через плечо повесил брезентовый стульчик со спинкой. Пообещав к темноте вернуться, он медленно двинулся вверх по косогору, свернул к кустам, пошел вниз и исчез из виду. Мы продолжали стучать молотками, на что олени никак не реагировали. Прошло минут пятнадцать, когда из-за косогора прозвучал выстрел, через пару секунд – второй. Еще через пять минут на вершине косогора показался Петя. Что-то крича, он стремительно бежал вниз, к нам. Куртки на нем не было, свитера и ковбойки тоже. Руки Пети были чем-то заняты. Еще не добежав до нас, он закричал: – Аркаша! Я опять спорол х…ню! Но я убил оленя! Очень большого! Он подбежал ближе, и я увидел две половинки моего любимого ИЖ-58. В одной руке Петя держал приклад, а в другой – стволы со ствольной коробкой и изогнутым стяжным болтом. На всем на этом еще висел наплечный ремень. Мы завели вездеход и поехали к месту Петиного триумфа. По пути подобрали рубаху, свитер и ватник. Под косогором лежала важенка, огромная и старая, как история этих мест. И вот что выяснилось. Только Петя сел на стульчик, как из кустов на него выкатились три оленя: теленок, средних размеров олень с маленькими рожками, видимо мама-корова, и та самая важенка, которую Петя принял за главного оленя. Петя выстрелил по ней, она упала. Вторым выстрелом Петя ударил по теленку и, разумеется, промазал. Важенка в это время дернулась, делая попытку подняться. Наш охотник забыл про патронташ, про нож, подбежал к добыче и, схватив ружье за стволы, обрушил приклад на голову жертвы. Юрий Петрович внимательно осмотрел поле боя, добычу и вдруг сказал: – Ну, ты и даешь, Петруччио. – Да, Юра, – ответил Петя. Важенку мы освежевали, убедились, что она яловая, еще раз оценили возраст и пришли к выводу: если бы Петя ее не убил, то она сама бы умерла от старости. Мясо решили не брать. Но Петя все-таки отрезал переднюю ногу и притащил на базу. Там он отделил мясо, порезал его на мелкие куски, уложил в бельевой таз и залил двумя бутылками уксуса. На все наши попытки вмешаться ответ был один: уж если кто и умеет обращаться с мясом, так это именно он, Петя. Потом Петя поставил на жарко натопленную печь полуметровую сковороду, разогрел ее и разом вывалил все мясо. Мы, побросав все, что было в руках, кинулись из избы, прихватив с собой Петю. Юрий Петрович, обмотав лицо мокрым полотенцем, заскочил в избу, мокрыми же рукавицами ухватил сковороду и под причитания Пети бросил сковороду вместе с мясом в озеро. К вечеру запах уксуса почти исчез, и мы смогли вернуться в избу. На следующий день мы взяли хорошего оленя. Залетел вертолет, завез нам заветную фляжку, и мы отпраздновали отъезд. «Аркадий, у тебя больше нет друга» Все последующие годы мы продолжали тесно общаться. Мони приезжала в Москву к моей жене, жена ездила к Мони в Софию. Всей семьей мы были на свадьбе дочери Петра и Мони – Дианы. Однажды вечером раздался телефонный звонок, я взял трубку и услышал голос Мони: – Аркадий, у тебя больше нет друга… Я кинулся за визой в болгарское посольство. Визы ввели незадолго до этого. Там мне пояснили, что жена покойного должна пойти куда-то, оформить чего-то и так далее. В общем, чиновники везде одинаковы, особенно мелкие, провинциальные. Что-то я им сказал, что-то они мне ответили про милицию. …Мы в тундре часто вспоминали ту осень и Петю, его восторги от всего увиденного и его счастливый крик: «Аркаша! Я опять х…ню спорол!». Мони гостила у нас на Рождество. А я в Болгарии больше не был. Москва, июнь 2008 г. |
Такую рыбу можно поймать только на Таймыре 
Петр на оленьей тропе |
| 0 | Твитнуть |
