WAP
PDA
Рыбак и Савка
Специально для “ЗВ”
|
15 октября 2015 года, 16:38
|
“Заполярный вестник” продолжает публикацию рассказов Владимира ЭЙСНЕРА, за которые наш давний автор удостоен звания лауреата Международного литературного конкурса “Народный писатель – 2014”.
| Осенью в избе Рыбака появился горностайчик. Стремительный, проворный, шныристый зверек. Сначала, завидев хозяина, он возбужденно стрекотал и скрывался в поленнице, но потом осмелел. Высунет голову с круглыми ушками и смотрит: что же у человека в руках? А Рыбак уже несет ему рыбу. Положит у поленницы и отойдет. Горностай выскочит и пытается рыбью тушу в щель между поленьями затащить. А рыбина больше самой “норки”. Тогда попрыгает, покрутится, почирикает недовольно и приступает к трапезе там, где найти довелось. Выедает в основном мясо вокруг плавников и тешу – так рыбаки называют жирную часть на брюшке рыбы. На второй день выгрызает рыбью печень, остальное не трогает: мышей хватает. Они горячие, вкусные – чего зубы морозить? Этот ловкий, жизнерадостный, бодрый гость обладал недюжинными “музыкальными” способностями: скрипел, стрекотал, ворчал, чирикал, шипел и тявкал. Ну ни дать ни взять скворец Дразнилкин на ветке! Рыбаку сразу вспомнилась шутливая детская песенка “Савка и Гришка сделали дуду”. Горностай получил кличку Савка, на которую вскоре стал реагировать. Горностаи живут в тайге и лесотундре, но в Арктике (зимовка находилась на 75-й параллели) встречаются крайне редко. Из задушевных бесед выяснилось, что Савка не только классный музыкант, но и в географии сведущ: знает, что такое параллели. В подтверждение своих “слов”, он как-то выложил на доску у порога аж десять задушенных мышей, вытянув их по пять штук в две ровные линии. Отдарился. Освоившись на новом месте, Савка прогнал и передушил леммингов в подполье, чуть расширил мышиную дырку в углу зимовья и перешел жить в старый валенок у лежанки. Утром вскочит на стул и свистит у самого уха: – Пиф-пиф-пиф, чик-чир-р-р! (Вставай, соня, Савка кушать хочет!) Маленький юркий хищник частенько следовал за Рыбаком, как собачка, с величайшим тщанием обследуя каменные осыпи, приливную полосу и кучи плавника на берегу. Если хозяин уезжал на лодке проверять сети, он оставался ждать на берегу и в награду получал рыбешку. Когда Рыбак однажды шутки ради бросил ему колючего бычка, Савка возмутился и в длинной тираде скрипов и чиков сообщил все, что думает о подобных жадинах-говядинах. Пришлось дать ему жирного сига, которого он с ворчанием утащил под старую корягу. Но стоило человеку отойти от зимовья примерно с километр, как Савка, свистнув на прощание, возвращался домой. Очевидно, он считал, что площади километр на километр вполне достаточно для охоты, и расширять ареал не считал нужным. Когда началась перекочевка куропаток из тундры в лесотундру и в окрестностях избы повсюду забегали небольшие, величиной с голубя, белые птицы, Савка вдруг надолго пропал. Но к вечеру притащил добытую курочку, зажав одно ее крыло в зубах, как носил мышей. Потом уронил ее себе под ноги и поволок: добыча весила раза в три больше охотника. – Что же ты ее против шерсти тянешь? Советую тебе ухватить птицу так, чтобы перышки по снегу скользили, гораздо легче будет! – Чик-чик-чир-р-р! (Я бы советовал мне не советовать!) – зверушка опять ухватил добычу за крыло и положил ее к порогу избы. – Ц-ц-ц-цр-р-р!(Уф-ф! Едва доволок!) – и Савка тяжело вздохнул, как охотник, принесший на горбу оленя. Чуток отдохнув, разгрыз зоб птицы и стал лакомиться почками ивы. – Во как! Решил стать вегетарианцем? – Чик-чик-цвр-р-р! (Нет, я мясо люблю. Но вот на салатик потянуло. Скоро зима, витаминами запасаюсь!) – А мне оставишь немного? – Чир-р-р-чир-р-р-тяв! (Чур-р на одного! Чур! Ты большой, сам добывай!) Рыбак не стал мешать горнаку есть зелень. Его умилила сама ситуация: зверек мог бы пообедать "салатом" сразу, как добыл куропатку. Но ведь приволок ее к избе! Значит, знает свой дом, а человека признает равным себе напарником! У Рыбака была лицензия на отстрел трех оленей для пропитания. Первого рогача он добыл в сумерках, километрах в полутора от зимовья. Пока обрабатывал тушу, стемнело. Уложил в рюкзак потроха, грудинку и ноги, остальное прикрыл шкурой и оставил до утра: пусть замерзнет – не запачкает рюкзак и нести удобнее. Дома накормил Савку свежиной, а утром не услышал бодрого чириканья. “Налопался от пуза и дрыхнет”, – решил Рыбак и пошел за мясом. Каково же было его удивление, когда в грудной клетке туши обнаружился измазанный жиром и кровью растолстевший горнак! Хищник недовольно застрекотал-заскрипел, как железом по стеклу, стал бегать туда-сюда по туше, коротко взлаивать и даже имитировать атаки: мол, все тут мое, а ты, дружище, проваливай! – Ну и наглец же ты, Савватей Савельич! Я добытчик или кто? – Чик-чик-чир-р-р! Тр-р-р-скр-р-ш-ш-ш-тяв! (Чур-р-р на одного! Кто не успел – опоздал!) Этот патологический жадина был возбужден до крайности: бусинки глаз так и полыхали алчным огнем. Пришлось обойти тушу и ударить по ней сзади обухом топора. Савватей-Разбойник выскочил и, недовольно цвиркая, отбежал в сторону. Рыбак разделал добычу и уложил в рюкзак. Занятый своими мыслями, оглянулся лишь у порога избы. Горностай, как верный пес, скакал по следам хозяина с крупным куском мяса в зубах. На его симпатичной мордашке было написано совершенное довольство самим собой. – Ах ты, умничка моя, труженик у моря, подобрал, что осталось! Савка оставил добычу, встал на задние лапки, разгладил фельдфебельским жестом усы, свистнул, крякнул, отр-р-рапортовал: – Чик-чик-тр-р-р-скр-р-р-цр-р-р! (Пор-р-рядок в танковых частях!) По вечерам Рыбак включал радиоприемник “Спидола”, и вдвоем с Савкой слушали они музыку или новости этого не всегда белого света. В начале ночи на коротких волнах хорошая проходимость, Рыбаку часто удавалось поймать морзянку, передаваемую не очень опытным радистом, возможно молодым солдатиком. Такой радист обычно передает группы цифр, но передает не очень быстро, примерно со скоростью 60–70 знаков в минуту, а цифры на такой скорости имеют совершенно особенный, чарующий напев. Парень замирал у приемника, вспоминая золотое времечко, проведенное на метеостанции, и одну знакомую радистку, обладающую совершенно особенным, чарующим голосом. Эх! Что имеем – не храним, потерявши – плачем… Однажды, крепко задумавшись, хозяин сидел за столом и легонько крутил колесико настройки – частота плавала, и надо было добирать, как вдруг заметил сидящего рядом с его рукой Савку. Он сидел тихо, чего с ним никогда не бывало, и был весь внимание: слушал морзянку, поток цифр. Рыбак тихонько дотронулся до его лапки, до живота, до спинки, погладил по голове, почесал за ушком – ноль внимания, а ведь раньше он никогда не разрешал к себе притронуться, хоть и брал еду из рук! Что за чудо? Никак вредная тетка Арктика подменила горнака? Вдруг Савка напрягся, рванулся, обежал ящичек приемника кругом, нашел место, где изнутри были прикреплены звуковые динамики, поскреб его лапкой и уселся рядом, изображая величайшее внимание. Слушал недолго, подпрыгнул и упал всем своим “немалым” весом в 200 граммов на столешницу. Так горностаи мышей ловят. Затем засвистел-заскрежетал, заворчал, зашипел, неожиданно залез к Рыбаку на ладонь и уселся, подобрав хвост, как сидят кошки. – Что, паря, и тебе довелось на полярной станции радистов послушать? Родился, что ли, там? Зверек повернул к человеку смышленую мордочку и глянул ему в глаза: – Чик-чик– тр-р-р! Скр-р-р! Чик! (Пойдем туда! Там было хорошо! Там нас любили!) – А может, и любят еще, Савватей Савельич, ведь женское сердце отходчиво. С тех пор они часто слушали морзянку. Рыбак – сидя за столом, Савка – на его ладони. И понравилось горнаку гулять по столу. Совать нос в коробку с сахаром, шуршать там, собирать крошки и таскать по кусочку в бывшую мышиную норку в углу. – Савка! Ты чего, как кот шкодливый? Не смей лезть на стол! – Чик-чик-цр-р-р-тр-р-р! (Сам же сидишь. И даже локти положил!) – Так я ж не шмыгаю, не ползаю по мышиным лабиринтам! А ты, проныра этакий, все норки пронырял, везде усищи совал, хвостищем пыль собирал – и грязным сапожищем да на стол с пищей? Так не пойдет! Вот отодвину стул, чтоб ты не мог запрыгнуть на стол – и кончится твоя вечерняя морзянка! Хозяин избы постучал пальцем о край столешницы и сдвинул брови. Горнак мигом спрятался в норке, но сразу же высунул круглую шкодливую мордашку, издал серию ухораздирающих скрипов и скрылся. Обругал! Рыбак с опозданием запустил в него рукавицей и рассмеялся. Ну как сердиться на этого проказника? До вечера Савка не показывался, а потом положил к ногам хозяина рукавицу и что-то тихо просвистел. – Мир, Савка, мир! Вот тебе кусочек сахара! И стали они с горнаком жить-поживать, добра наживать. Человек приносил рыбу и оленину, зверь – куропаток и м… ну, в общем, тоже мясо. Промысловики на равных. Много талантов открылось у Савки. Рыбак не переставал удивляться тонкой нервной организации этого зверька, граничащей иногда с чудом. Однажды он разволновался-разбегался все от ноги хозяина к двери, да от ноги к двери. Ну, открыл ему парень. Горнак по ящикам вскочил на подоконник в пристройке и давай окошко царапать. Обернется и скрипит-посвистывает. Глянул и Рыбак в окошко. А ночь полярная. Черным-чернехонька. Хоть смотри не смотри, не видать ни зги. Зажег хозяин фонарь, взял ружье, открыл двери. В трех шагах – сугроб незнакомый. Метели давно не было, и Рыбак насторожился. Вдруг поднял “сугроб” голову, глаза отра-
зили свет – Умка! После оглушительного дуплета у него над головой “босой” бежал. А парень потом лучшими кусочками рыбы Савку ублажал. У белого медведя лапы “уж-ж-жасно шерстяные”, а на ступнях подушечки жировые. Ходит неслышно. Даже Савка не мог его услышать через три стены. Вот как он узнал, что у дверей “босой” затаился? Не иначе из параллельного мира информацию выудил. Вот так и прожили человек с горностаем зиму. В начале мая начался полярный день, солнце уже не уходило с неба. Все наполнилось светом и радостью, надеждой на новую жизнь. В начале июня появились проталины в тундре. Вернулись пуночки, утки, гагары, а за ними гуси пошли надо льдом. И от гогота гусиного, от радостного крика весеннего затосковали Рыбак и Савка, перестали слушать морзянку и стали писать письма. Писал, собственно, рыбак, а Савка опять сидел рядом на столе (на этот раз на старом полотенце) и подсказывал самые лучшие, самые изысканные слова и выражения из любовной лирики горностаев. И были они куда как выразительнее и краше, чем самые яркие, самые цветистые обороты речи из “Тысячи и одной ночи”! Дабы избежать обвинений в плагиате, рыбак помещал каждый такой речевой самоцвет в скобки с указанием: “перевод с горн”, что можно было понять не только как “перевод с горностайского”, но и как “перевод с горнего”. Пусть радистка рассудит, как ей сердце подскажет. Толстую пачку писем написали они радистке с самым лучшим, самым чудесным голосом на свете, перевязали сей пакет суровой рыбацкой ниткой и положили на самое солнечное место в избушке, чтобы пропитался светом. “Скоро прилетит вертолет, мы отдадим пилотам письма и будем ждать ответа. И ответ будет именно такой, какой нам надо. Весенним, радостным и веселым будет ответ, правда же, Савватей Савельич?” Но прошел-пролетел волшебный месяц июнь, они все жданки прождали, а вертолета не дождались. Пакет с письмами высох и пожелтел, уголки самого верхнего конверта поднялись вверх, взывая к небу. И вдруг пропал горностай. Наверное, побежал подругу искать. Тяжело без подруги на белом свете. Чуть погодя стал хозяин прибирать в зимовье и вытащил из-под лежанки оба старых валенка. Один был легким, в нем оказалось уютное теплое гнездышко с резким запахом зверя. Второй был тяжелым. И запах от него был тяжелым. Рыбак вытряхнул содержимое на снег: штук сорок дохлых мышей, засохшая колючая рыбка бычок, несколько кусочков сахара и две слипшиеся карамельки. “Савка! Дружок Савка! Вернись, Савка, я все прощу!” |
|
| 0 | Твитнуть |
