Владимира ЭЙСНЕРА не нужно представлять подписчикам “Заполярного вестника”, читающим газету с первых ее номеров. В середине 90-х прошлого века среди активных авторов “ЗВ” был и этот хатангчанин, знающий Север как свои пять пальцев и умеющий делиться северным опытом с другими. Повесть “Гранатовый остров”, начало которой опубликовано в “ЗВ” №133 за 22 июля, тому яркое подтверждение. За эту повесть Владимир, живущий сейчас в Германии, награжден дипломом В.И.Вернадского от российского экологического движения “Зеленая планета” с формулировкой “за уникальные описания жизни белых медведей”. В сегодняшнем номере предлагаем вниманию читателей продолжение повести.

Продолжение. Начало в №133 Заметки натуралиста Первые два года в Арктике я отработал на метеостанции на мысе Лаптева (топонимика повести и многие имена собственные изменены) в Карском море, на семьдесят восьмом градусе северной широты. Это на тысячу километров севернее города Дудинки на Енисее и на тысячу триста километров севернее поселка Уэллен на мысе Дежнева на Чукотке. Полярная ночь на этой широте длится четыре месяца, плюсовые температуры держатся два месяца, мелкая “гусиная” травка растет только в устьях бесчисленных ручьев и речушек, а в тундре – лишь бурый мох на глине да лишайники черной плесенью на камнях. Там я пристрастился к охоте, но редко выходил в тундру без фотоаппарата. Если бы не белые медведи, которые имеют обыкновение появляться неожиданно и не всегда убегают от выстрелов и крика, я бы, наверное, и ружье с собой не брал, а лишь малокалиберку: ружье тяжелое и ходить мешает. По окончании действия договора я перешел работать охотником-промысловиком на Диксонский рыбозавод, и мне выделили точку на острове Братском в полутора часах лету к северу от Диксона. Там я попал в медвежье царство и за два года настолько привык к этим дивным зверям, что почти перестал обращать на них внимание. Говорю “почти”, потому что без оружия все равно нельзя выйти из зимовья. У каждого медведя свой характер, и если один стремглав убегает от звука человеческого голоса, то другой лишь подойдет поближе: “А что это там такое кричит и руками машет?” Прибыл я на зимовку в начале июля. Припай, береговой лед, еще стоял в проливах по шхерам, и от обилия лежащих на льду тюленей казалось, будто по серому полотну черный горох рассыпан. В то время работники диксонской гидробазы летали по островам готовить маяки к навигации и по пути забросили на точку и меня. Подобное практиковалось: таким макаром рыбозавод экономил денежки. Борт улетел. Я перенес вещи в пристройку. Но дверь из пристройки в жилое помещение открыть не смог. Стекла в обоих окнах были выбиты, о чем меня заранее предупредили знакомые пилоты, и я без труда сначала заглянул, а затем и влез внутрь избы. Зимовье было до половины забито синим крупитчатым фирном, потолок провис, а на стенах пузырилась скользкая от плесени фанера. Первым движением души было бежать отсюда, и бежать поскорей. Но гул вертолета давно затих вдали. Когда-то будет следующий борт? Сначала я топором вырубил лед около печки – нехитрого сооружения из бочки с пристроенным к ней дымоходом из кирпича, – набрал мелкого плавника на берегу и развел огонь. На второй день я принялся стеклить окна. Стекло и стеклорез у меня были с собой. И тут я обратил внимание на сидящую в переплете рамы крупную дробь. В этом безлюдном месте кто-то развлекался стрельбой по окнам... Обходя дом по периметру, чуть не наступил на куропатку. Она сидела на гнезде и вспорхнула буквально из-под ног. Тут же стала волочить крыло, как раненая, и в то же время потихоньку-помаленьку убегать от гнезда. Но я уже был знаком с этой птичьей уловкой и за курочкой не побежал. В гнезде было двенадцать розоватых с коричневыми крапинками яиц. Просто удивительно, как такая маленькая, величиной с голубя, птичка может накрыть своим телом, обогреть и выпарить такую большую кладку. Воткнув возле гнезда прутик, чтобы случайно не наступить на него, я минут через десять осторожно высунулся из-за угла: куропатка уже сидела на краю гнезда и трогала яйца клювом, как будто считала их, проверяя, все ли на месте. На самом же деле она просто переворачивала подостывшие яйца на другой бок. Я тут же отошел, чтобы вторично не спугнуть птицу и не заставить ее бросить гнездо. В этот же день криком и выстрелами из своей старенькой одностволки 16-го калибра (карабина еще не было) я ото-гнал медведицу с медвежонком, а затем такое стало привычным делом. Через неделю растаял лед в зимовье, но я продолжал беспрерывно топить печь, чтобы до конца просушить избу, уничтожить плесень и тундровую сырость. Дрова собирал на “пляже”, где лежало много плавника. От мелких палок, обломков досок и громадных бревен, принесенных Енисеем, до рулончиков крепко скрученной волнами бересты. Эти легкие колечки выкинуло штормовыми ветрами далеко за линию прибоя, я собирал их прямо на моховом покрывале тундры, и однажды у меня из-под пальцев шустро побежали во все стороны маленькие желтые букашки. Не букашки, конечно, а птенцы куропатки, только что вылупившиеся из яиц, едва обсохшие, величиной с грецкий орех. Я накрыл одного беглеца ладонью и стал высматривать других, но тех и след простыл! Наконец, внимательно разглядывая мох и камешки, я заметил еще с пяток птенчиков. Они лежали неподвижно, совершенно сливаясь с окружающей тундрой, и заметить их можно было лишь по блеску испуганных глазенок. Подивившись совершенному камуфляжу этих маленьких жителей тундры, я поднес куропаченка близко к лицу и стал его рассматривать-любоваться, как мы делали в детстве, играя с цыплятками. Малыш вдруг отчаянно запищал, и сразу же к руке моей, тревожно квохтая, подбежала мама куропатка. Я накрыл ее левой ладонью, выпустил птенца и схватил куропатку обеими руками. – Ну что, дура, попалась? Сейчас тебя съем! Птица тяжело дышала раскрытым клювом, толчки ее сердца отдавались в ладонь. И вдруг от ближней кочки послышалось нервное: – Тре-е, тре-е, тре-е-е! Это закричал не замеченный мной ранее куропач. Все цыплята – я насчитал десять пестрых “орешков” – как по команде вскочили и бросились бежать к петуху. Папа стал, низко пригибаясь, бегом-бегом удаляться от опасного места, а малыши – веером за ним! У меня чуть слезы не потекли. Что же это? Куропатка сознательно далась в руки врагу, жертвуя жизнью, чтобы спасти детей? Так правы ли мы, считая, что у птиц нет разума, а лишь инстинкты? Конечно, я не собирался убивать куропатку, а хотел только рассмотреть ее хорошенько вблизи, но тут устыдился и отпустил птицу. Она быстро догнала своих, и все семейство скрылось в лощине. Этот случай напомнил мне детство, когда я, пятиклассник, помогал маме делать грядки в огороде. Нечаянно разрезав лопатой червяка, я потом уже намеренно разрезал пополам обе половинки и стоял, смотрел, как эти четвертушки извиваются и корчатся на влажной почве. И тут мама крепко стеганула меня вицей по мягкому месту. – Ты зачем над животным издеваешься? – Я нечаянно! – Неправда! Я видела! Сперва нечаянно, а потом уже нарочно разрезал! – Это же просто червяк! – И червяку больно! Смотри, как он корчится! А ты такой большой, а маленькое существо убил! – Не убил. Учительница сказала, что из каждой половинки новый червяк вырастет! – Это из половинки. А четвертинки погибают. Больше так не делай! Последовала целая лекция о том, что червяки – очень полезные существа – дырочки в земле делают, чтобы растения дышали, и что Господь ничего не создал напрасно, а каждой твари на свете дал свое назначение и свой смысл. И хотя главным надо всеми животными он поставил человека и разрешил человеку есть мясо и носить шкуры, убивать животных зря – это грех. А издеваться над животными – грех еще больший. – Кто в детстве мучает кошек и собак и убивает птичек, тот станет грубым и жестоким и может дойти до убийства. Ты что, хочешь негодяем вырасти? Нет, таковым я стать не хотел и урок этот запомнил на всю жизнь. А теперь часто думаю: если бы матери Гитлера, Сталина и других извергов рода человеческого стегали своих отпрысков вицей по заднице и читали наставления из Закона Божьего, то те не стали бы убийцами миллионов. Проводив взглядом “чужую” куропачью семью, я сразу же заспешил домой к “своей” куропатке. Наверное, и у нее уже начали вылупляться птенцы. За этим процессом, знакомым мне по куриным гнездам в пристройке нашего дома в деревне, очень интересно наблюдать. Но нет. “Моя” куропатка все еще плотно сидела на гнезде и не шевельнулась, когда я подошел вплотную. Она лишь склонила голову набок, как это делают куры, когда следят за коршуном, и, как мне показалось, посмотрела на меня с явным укором. Будь у нее пальчики на концах крыльев, она бы, несомненно, покрутила ими у виска: “Зачем ты, человек, мешаешь мне делать самое важное в моей жизни дело?” Я устыдился и отошел, но от намерения своего засечь момент вылупления птенцов из яиц не отказался. Наблюдать за курочкой из окна не было возможности: гнездо находилось на глухой стороне дома. Тогда я стал раз за разом, через каждые два-три часа, выглядывать из-за угла, но каждый раз натыкался на укоризненный взгляд птицы: как ни осторожно я передвигался, она слышала меня и поворачивала голову в мою сторону. Выглянув в очередной раз, я увидел следующее: зажав в клюве яйцо, куропатка убегала прочь. Рядом с ней семенил не замеченный мной ранее крупный куропач. Он тоже держал в клюве яйцо. А гнездо... Оно было пустым! Птицы исчезли за большой кочкой метрах в тридцати от дома. Очевидно, они сделали там второе гнездо, чтобы избавиться от назойливого наблюдателя и без помех помочь потомству появиться на свет. У меня хватило ума не пойти на розыски и оставить птичью семью в покое. Обладая только пилой-ножовкой, я не мог управиться с большими бревнами, поэтому собирал на пляже мелочевку, колол, рубил, пилил – готовил запас на зиму. Постепенно я собрал все дрова поблизости и стал уходить все дальше от зимовья. Осмелев, и ружье перестал брать с собой: мешает. И вот однажды с невысокого берега увидел лежащую на песке у моря медведицу с медвежатами. Медвежата были ростом с небольшую собаку, гонялись друг за другом по пляжу, лазили по медведице, теребили ее за уши и кувыркались на маминой спине. Засмотревшись на семейную идиллию, я сделал неосторожное движение ногой – песок и камни посыпались вниз. Медведица мгновенно вскочила, повернулась на шум, и в меня уставились желтые звериные глаза. Я привычно дернул плечом, чтобы снять ружье, и сердце замерло: поленился взять! На загривке медведицы дыбом поднялась шерсть, прижались короткие круглые уши, и она стала приседать, готовясь к прыжку. Я продолжал стоять без движения и смотреть зверю в глаза. Прошло с полминуты. Медведица опустила голову, рыкнула на медвежат, и семейка потрусила прочь по усыпанному черным базальтовым песком пляжу. Я снял руку с рукояти ножа и вытер шапкой разом вспотевшее лицо: тяжело в деревне без нагана! В тот вечер чай был особенно вкусным, а мир за окном – новым и удивительным. Но недолго размышлял я о превратностях судьбы на зимовке в шхерах Минина, где за три года до этого погиб мой предшественник, а все предпредшественники или пропадали без вести, или как можно быстрее делали ноги. Краем глаза я заметил мелькнувшую в западном окне тень. “Еще один!” – подумал я с огорчением и не ошибся. Большой медведь подошел к южному окну, куда и я, размечтавшись, уставился, и принялся смотреть внутрь зимовья. Меня он вряд ли увидел, я сидел не шевелясь. Но зато мишка узрел свое отражение в стекле и принялся давить на него носом, возможно, хотел обнюхать “второго медведя”. Недолго смотрел я на приплюснутый к окну черно-розовый нос. Стекло дзынькнуло и посыпалось, а медведь отскочил. Я очень огорчился: запасных стекол не было. Медведь был крупный, поэтому я “постеснялся” выходить на улицу, а лишь приоткрыл дверь и обругал его из пристройки: – Ты че хулиганишь, с-собака? Не видишь – тут люди живут! Топтыгин понюхал воздух, критически меня осмотрел и стал подбираться ближе, очевидно, чтобы объяснить разницу между собакой и медведем. Я выкинул на улицу кусок нерпичьего жира, и пока медведь обнюхивал угощение и раздумывал, с чего или с кого начать, я влепил ему в зад порцию мелкой “куропачьей” дроби, тут же захлопнул дверь, накинул крючок и стал смотреть в окно. И капельки крови не выступило на желтоватом медвежьем меху. Но шкуру дробь все же прокусила. Мишка рыкнул, цапнул себя за больное место и потрусил на берег моря, где уже были забереги, уселся в воду и стал крутить задом, охлаждая “укушенное” место. Затем вскинул голову вверх и завыл по-волчьи: – У-у-у! И я завыл в ответ: – А мне, думаешь, не у-у-у? Мне еще хуже у-у-у! Где я в тундре стекло возьму-у-у? Как зиму переживу-у-у-у? Если опять придешь – убью-у-у! Мишка посидел-посидел в море, потом, сообразив, что соленая вода лишь пуще рану жжет, перебрался в ручей. Побултыхался там и пошел восвояси. Целых стекол у меня больше не было. Разбитое окно я застеклил кусочками, а стыки замазал разогретой древесной смолой.   Продолжение следует