Понедельник,
24 июня 2019 года
№6 (4675)
Заполярный Вестник
Экстрим по душе Далее
«Легендарный» матч Далее
Гуд кёрлинг! Далее
В четвертом поколении Далее
Лента новостей
15:00 Любители косплея провели фестиваль GeekOn в Норильске
14:10 Региональный оператор не может вывезти мусор из поселков Таймыра
14:05 На предприятиях Заполярного филиала «Норникеля» зажигают елки
13:25 В Публичной библиотеке начали монтировать выставку «Книга Севера»
13:05 В 2020 году на Таймыре планируется рост налоговых и неналоговых доходов
Все новости
Помню и люблю
ГОСТЬ “ЗВ”
4 октября 2013 года, 12:37
Фото: Денис КОЖЕВНИКОВ
Накануне столетия со дня рождения Владимира Николаевича Всесвятского, почетного гражданина Норильска и Дудинки, человека, главным делом жизни которого стала продленная навигация по Северному морскому пути, мы публикуем интервью с младшей дочерью “доктора морских и речных наук” Татьяной ВСЕСВЯТСКОЙ.
– Кто придумал имена вам и сестре?
–  Не знаю. Разговоров на эту тему не было. Но то, что мы были как Ольга и Татьяна “Пушкинско-Онегинские”, это точно. Тогда во многих семьях девочек называли Таня и Оля. И мне, помню, всегда было странно слышать, если одну сестру звали Таня, а другую, например, Маша.
– Сколько раз вы были в Норильске после отъезда в Москву? Какие сохранились впечатления?
–  В Норильск приезжала дважды. Первый раз в октябре 1990 года, когда открывали папе мемориальную доску на улице Октябрьской. Пригласили нас всех, но смогла поехать только я с детьми и мужем. Норильск встретил настоящей, хорошей пургой. Было штормовое предупреждение, и нас по дороге из аэропорта “прикололи” в Кайеркане. А я, как и папа, очень люблю пургу, поэтому была на седьмом небе от счастья. Ходила по улицам и упивалась! Никто из близких меня не понял. Муж не знал, как надо себя вести в таких ситуациях, он же никогда не был в Норильске.  А Сашка, ему тогда было 14 лет, по-моему, просто испугался.
Конечно, для меня город детства отличался от этого, нового Норильска, но общее впечатление осталось хорошее, чего не скажу о последнем визите нынешним летом. Какой был газ: все вокруг в молоке плавало. Очень огорчилась, увидев разваливающиеся дома в исторической части города. Но от норильчан осталось замечательное впечатление.
А как я рада, что любимая Дудинка живет!  К сожалению, провела там только сутки, но успела увидеть красивую набережную, изумительный музей. В моей памяти город сохранился с деревянными тротуарами и грязью по колено. Как бы обрадовался папа тому, какой стала Дудинка! Восстановили исторический мост, по которому гнали этапы. Каждый попадавший в Дудинку проходил по нему. Когда меня украли, тоже несли по этому мосту... А спас меня Ольгин одноклассник Эдуард Носков. Всю жизнь с благодарностью вспоминаю его.
– Можете рассказать эту историю?
–  Mы с ребятами пошли прыгать с “крыши Парижа”. На самом деле это был длиннющий барак, который переименовали из-за французского фильма “Под крышами Парижа”, он тогда шел в кинотеатрах. Мы любили прыгать с этого барака в снег. Собрались Ольгины одноклассники, она училась в четвертом классе, а я еще в школу не ходила. Пока ребята приставляли лестницу к крыше, меня какой-то дяденька и подхватил. Я по дурости не кричала, а только вырывалась. Но не тут-то было, дядя оказался серьезный, с ним была женщина, она все говорила ему: “Отпусти девочку, зачем она тебе нужна?”. На что он отвечал: “Нужна. Мыло сварю”. И вот тут-то я бросила последний взгляд из-за его плеча. Мы как раз перешли через исторический мост. А сзади – ни души! Совершенно пустая улица. Но вдруг – откуда-то взявшийся Эдик Носков. Этот героический мальчишка ударил похитителя сзади, и мужик от неожиданности разжал руки. Эдик схватил меня за руку, и мы побежали... Когда дома мама меня раздевала, обнаружила кровавую борозду от паха до колена. Это зимой-то, через всю одежду! Как думаю сейчас, у дядьки была заточка, даже не нож. А ведь тогда, случалось, люди пропадали бесследно. Вышел из дома – и нет тебя.
 
Не жаловался
– Что у вас сохранилось в памяти о первых контактах или разговорах с отцом?

– Насколько воспоминания были ранними, судить не могу, но от папы исходил какой-то магнетизм, рядом с ним было очень надежно, уютно, спокойно. Главное – не безобразничать... Я очень старалась, но ведь заносило же! Когда родилась Ольга, ни у кого не вызывало сомнения, что это Зайчик. Она всегда являла пример правильного поведения. Ну а когда на свет появилась я, в доме все поняли – Петух. Сохранились семейные предания о Таниных “безобразиях”. Но после того как я вырастила двух мальчиков, мои проказы кажутся мне смешными...
Я четко знала тот предел, до которого можно безо- бразничать безнаказанно. Мама была человеком терпеливым, но все время повторяла: “Смотри, скажу отцу”. Иногда я увлекалась, переходила грань дозволенного. И тогда мама жаловалась на меня папе. У-у-yx!  В нашей семье был ремень, мы с Ольгой время от времени его прятали. Сомневаюсь, что мне на самом деле доставалось, но я благодарна этому ремню! Потому что порой меня ничего, кроме фантома ремня, не сдерживало. Думаю, что это был чистый символ, так же как и мамины погони за  мной с мокрым полотенцем. Однажды я ей это припомнила. На что мама с юмором рассказала, сколько было шуму и крику, когда она пыталась меня поймать и наказать, и что все это было чистой инсценировкой. Но я-то все воспринимала вполне серьезно! Понимала, что была не права, а значит, и заслужила...
Однажды, будучи взрослой, я сказала папе, отдавая ему очередной денежный долг: “Ну вот, слава богу, я наконец-то с тобой рассчиталась”. На что он тихо ответил: “Нет, со мной тебе никогда не рассчитаться”.
Мне всегда хотелось быть с папой рядом, поэтому я даже ездила с ним по базам “Норильскснаба”. Ну что поделаешь, если у Всесвятского не было времени на дочерей. Когда он, усталый, засыпал дома, я очень боялась, что вдруг папа сейчас умрет. Помню, как, маленькая, ходила и со страхом проверяла: а дышит ли он? И думала: что мы будем делать, если он умрет? Этот страх жил во мне с самого детства. Один pаз, уже студенткой, смогла вытащить папу в кино. Был аншлаг, и папе не досталось места. Он посадил меня, а сам весь сеанс вместе с другими зрителями простоял на лестнице. Я переживала за него, чувствовала себя виноватой, на экран даже смотреть не могла... К моему удивлению, папе очень понравился фильм, ни меня, ни киношников он не упрекал. После просмотра картины (запомнила – японской) сделал такие интересные, глубокие замечания о том, на что я даже внимания не обратила. Папа вообще очень тонко все чувствовал и воспринимал. Наверное, это отпечаток переживаний, что ему пришлось вынести в детстве, да и во всей последующей жизни. Например, он ни разу не пришел ко мне в больницу.
Я подолгу болела, бывало, месяцами. И то, что папа не приходил, принимала как должное: нет времени... Потом узнавала от мамы, что, как только папа подходил к больнице, где лежала его “ненаглядная доченька”, ему тут же становилось плохо, и родители возвращались домой. После многих попыток бросили затею ходить вдвоем, и меня навещала одна мама.
Папа не мог себя заставить находиться в замкнутом помещении, в метро например. Этот страх у него прошел только в последние годы жизни. Как он объяснил, боязнь замкнутого пространства появилась после того, как на них в Тырнаузе летели бомбы. Когда начали бомбить, вспоминал отец, всех женщин и детей, которые еще остались в городе, спрятали в колодец. “А я выглядывал из-под крышки люка, обозревал местность, следил за самолетами. Потом вижу: бомба летит прямо на нас. Я оглянулся, посмотрел вниз. А там мал мала меньше”. Бомба взорвалась рядом, но из колодца папа вылез седой. А я подумала: как же он в трубу-то норильскую лазал? Какое же усилие надо было над собой сделать ради работы! (В трубу деревянного водовода от реки Норильской до ТЭЦ нужно было лезть, чтобы проверить намерзание ледяной рубашки на внутренних стенках водовода. В те времена других возможностей не было. – Авт.).
О папиных проблемах никто не догадывался. Все в себе держал... Но вдруг, как мне казалось, ни с того ни с сего начинал рассказывать... А рассказчик он был уникальный. Все его истории были такими увлекательными, говорил образно, с юмором, иногда с такими “купюрами”. Поэтому, уж если папа начинал рассказывать, я была само внимание! И нет бы записать...
– Мужчины после выхода на пенсию испытывают, мягко говоря, дискомфорт. Как это было у Владимира Николаевича?
– И папа, и все мы не могли  представить, что он не будет работать. Об этом все просто боялись думать. И вдруг оказалось, что папе так понравилось на пенсии! Он был удивлен, что можно прекрасно жить и не ходить на службу. Не работать, конечно, не мог: занялся садом. Это его целиком поглотило, папа забыл, сколько ему лет. Он опять все делал с удовольствием, в том числе косой махал. Как оказалось, чрезмерно. У меня было впечатление, что до того рокового покоса отец себя прекрасно чувствовал. Но патологоанатом сказал, что у него ни одного здорового органа.
– Был ли у Владимира Николаевича настоящий друг?
– В молодости он обожал мужа сестры Галины, Виктора Киреева, но тот погиб в фашистском лагере. В Норильске другом был Константин Иванович Куликов. В прошлом комиссар Красной Армии, Куликов был репрессирован и отбывал срок в Норильлаге, работал начальником механической мастерской “Спецстроя”. Другом был Евгений Иосифович Жигалин. У нас в доме бывали Зенгеры, Николай Николаевич и Галина Владимировна, ленинградцы, друзья Урванцевых. Мы жили на улице Октябрьской, в крупноблочном доме на первом этаже. Напротив (из двери в дверь) жили Саввы, наверху – Гирбасовы, Владимир Петрович и Нина Николаевна. Они пели вместе с папой, у Гирбасова был очень хороший голос, его приглашали в Большой театр, а он вернулся в Норильск.
Остались светлые воспоминания и о других знакомых родителей. Это Борис Владимирович Дорошевский, дядя Боря, человек необыкновенной культуры, обаяния, доброты. Они с Зенгером прибыли в Норильск из Мончегорска и работали линейными руководителями в управлении “Спецстрой”. Прекрасная была плеяда врачей: Виктор Алексеевич Кузнецов, Илья Захарович Шишкин, Захар Ильич Розенблюм, Георгий Александрович Попов, Владимир Евстафьевич Родионов – главный хирург, московское светило. Розенблюм наблюдал папу в плане легких (в детстве отец болел туберкулезом), но близкой дружбы между ними не было.
 
“Пряжей солнечных дней…”
– Вы говорите, отец пел. Расскажите подробнее о его  музыкальных, литературных пристрастиях.

– Папа все книги очень быстро проглатывал. Любил Константина Симонова, Александра Солженицына. После “Одного дня Ивана Денисовича”, помню, восхищался, как точно описаны события. Любил мемуарную литературу. А однажды меня очень удивило, что он лежал и читал русские народные сказки под редакцией Афанасьева. Сказал: “Это кладовая вековой народной мудрости”.
Читал много, но больше всего любил Есенина. Помню, когда пел песню на его стихи, очень восхищался словами: “Пряжей солнечных дней время выткало нить”. По всей вероятности, Есенин выражал то, что было присуще папе и что он поэтически выразить не мог.
Обожал классическую музыку. Очень ее чувствовал, понимал. Но почему-то никогда не пел арий и ничего из классического репертуара, хотя голос у него был необычайно мощным и с очень большим диапазоном (шутя его называли баритональный тенор). Очень любил Петра Лещенко, у нас были почти все его записи, Вертинского, Шаляпина, Гуляева, Шульженко, русские народные песни, грузинское многоголосие, Магомаева, Эдит Пиаф.
– А из политиков  кого-то выделял?
– Вот, что точно помню. Когда в Свердловске появился Ельцин (в Москве о нем еще не знали), я услышала его выступление по  радио. Пришла домой – и рассказываю папе, советую обязательно послушать. Думала, что папа не знает Ельцина. И вдруг он тихо-тихо и как-то, я бы сказала, обреченно произносит: “Этот развалит всю Россию!” Я опять, в который раз, оторопела и опять не задала ни одного вопроса...
Последний из властей предержащих, кого очень уважал отец, – Алексей Николаевич Косыгин. Хорошо относился к Хрущеву, что-то в его действиях отцу импонировало. Отношение к Сталину было резко отрицательным. О Сталине у отца была обширная информация. К Ленину относился хорошо, но тогда еще о Ленине писали и говорили только хорошее.  А я из-за отца и в коммунизм верила. Когда вокруг спорили, что коммунизм невозможен, удивлялась, что им не понятно, так как перед глазами был реальный человек, который как декларировал, так и жил... И почему же так не могут остальныe?
Что касается веры в Бога, тут все непросто. В ранней молодости, да и много позже, запомнила, как отец смеялся над игрой Игоря Ильинского в фильме “ День святого Йоргенса”. Там, где издевались над церковниками. Тогда он не верил точно! Но ведь когда мамины тетушки, женщины глубоко верующие, сказали папе, что отдадут Нину замуж, только если они обвенчаются, – обвенчался.  Мама была человеком воцерковленным и глубоко верующим, но нас не принуждала. Я расцениваю это как большую мамину мудрость. Ее детям надо было жить среди атеистов, а сложностей и без того хватало. Папа уважал ее веру, никогда не спорил, ничего не доказывал.
Думаю, что к концу жизни он сам уже не был атеистом. Просто, имея такую голову, человек не может, анализируя, не прийти к неизбежному выводу. Я атеисткой прожила более пятидесяти лет, а верующей стала в одну минуту.
 
Спрашивал Игорь АРИСТОВ
Презентация книги в коллективе портовиков
Владимир Всесвятский многое сделал для организации стабильной круглогодичной работы Дудинского морского порта
0

Читайте также в этом номере:

С нами теплее (Вера КАЛАБЕКОВА)
Рожденные в революцию (Лариса СТЕЦЕВИЧ)
В 22 часа – отбой! (Лариса ФЕДИШИНА)
Фору молодым (Марина БУШУЕВА)
Прорвало (Татьяна ЕРМОЛАЕВА)
Незаменимый человек (Екатерина БАРКОВА)
Осенний рост (Лариса ФЕДИШИНА)
В ожидании снега (Денис КОЖЕВНИКОВ)
Как новый (Денис КОЖЕВНИКОВ)
Есть совпадения (Лариса ФЕДИШИНА)
За занавесом (Юлия КОХ)
Банк готов к диалогу (Елена ПОПОВА)
Есть контакт! (Сергей МОГЛОВЕЦ)
В режиме готовности (Лариса ЛИПСКАЯ)
Развод по-крупному (Екатерина БАРКОВА)
Продолжая движение (Лариса СТЕЦЕВИЧ)
Горсправка
Поиск
Таймырский телеграф
Норильск