Понедельник,
24 июня 2019 года
№6 (4675)
Заполярный Вестник
Гуд кёрлинг! Далее
«Легендарный» матч Далее
Бесконечная красота Поморья Далее
С мечом в руках Далее
Лента новостей
15:00 Любители косплея провели фестиваль GeekOn в Норильске
14:10 Региональный оператор не может вывезти мусор из поселков Таймыра
14:05 На предприятиях Заполярного филиала «Норникеля» зажигают елки
13:25 В Публичной библиотеке начали монтировать выставку «Книга Севера»
13:05 В 2020 году на Таймыре планируется рост налоговых и неналоговых доходов
Все новости
Без глянца
ОБОГАТИТЕЛЬНАЯ ФАБРИКА
6 октября 2016 года, 13:32
Фото: Владислав ШУКШИН
Текст: Ольга ЛИТВИНЕНКО
На очередной встрече в клубе-лектории “Обогатительная фабрика” вновь говорили о блокаде Ленинграда. Тема, начатая летом, вызвала большой интерес у норильчан. В этот раз спикер Юлия Кантор, доктор исторических наук, специализирующаяся на изучении Второй мировой войны, сделала акцент на малоизвестных, нехрестоматийных свидетельствах о блокаде. Беседа была основана на воспоминаниях очевидцев, их письмах и дневниках и посвящена повседневной жизни осажденного города.  
Ленинград дал человечеству уникальный трагический опыт, который не имеет аналогов в мировой истории. “Благодаря” многолетнему тоталитарному подходу к изучению и подаче истории Второй мировой войны получилось, что о самой продолжительной и страшной в истории цивилизаций осаде города – блокаде Ленинграда – в XXI веке  мы знаем очень мало. Как ни странно, эта страница истории только начала открываться. Долгое время правда была слишком неудобна и идеологически невыгодна. Историю блокады пригладили и покрыли глянцем. О чем говорит хотя бы то, что до сих пор в публикациях, посвященных этой теме, пишут про “900 дней и ночей”.
– Блокада началась 8 сентября 1941 года и длилась 871 день, ни днем больше, ни днем меньше. Когда цифру округляют для красоты – это неуважение к памяти тех, кто не дожил до этого 871-го  дня, – считает Юлия Кантор. – Сейчас правда о войне тоже не нужна – СМИ и кинематограф транслируют сплошные клише и целлулоидные фильмы. Отношение к исторической памяти формируется на фоне патриотического крика и пафоса. В Норильске, как оказалось, готовы воспринимать неудобную, некомфортную, сложную правду. Для меня как человека, который ездит с лекциями, и просто как историка, работающего  в архивах, было щемящей новостью то, что тема блокады оказалась настолько интересна норильчанам. Со всей ее героической и трагической составляющей.
Дневники – это вера в победу
Сейчас открывают все больше архивов, и историки получают доступ к новым материалам и данным, которые раньше были засекречены. Самыми ценными источниками повседневной правды о блокаде стали дневники ленинградцев. Это еще один из феноменов блокадного города: история не знает аналогов такой массовой дневниковой фиксации событий.
– Это удивительно, потому что дневники писали не только представители интеллектуальных профессий, а все, кто умел писать. Начиная от школьников и заканчивая академиками, – говорит Юлия Кантор. – Несмотря на то что после войны эти записи уничтожали, дневников сохранились не единицы и даже не десятки – тысячи. Их писали цензоры главлита, партийные работники, нянечки в детских садах... И это один из социальных феноменов блокады, который пока не объяснен, – вы практически никогда не определите по стилю, кто писал: академик или дворник.
Определить социальную принадлежность авторов дневников невозможно, наверное, потому, что все тогда оказались в одинаково страшных условиях, и писали об одинаково страшных вещах.
– Дневники – это еще и проявление не хочу сказать, что оптимизма, слово “оптимизм” в таком контексте неуместно, – продолжает спикер. – Но это было немного инфернальное знание того, что мы победим. Каждый день мог стать последним, и никто не мог знать, на какой странице закончится этот дневник, но люди продолжали писать. А значит, была уверенность, что эту правду узнают, эти дневники прочитают.
Значительная часть дневниковых записей в блокадном Ленинграде так или иначе касается еды. Хлеб, талоны, что удалось достать, что выменять, кто умер в очереди... В мирное время сытому человеку трудно представить, что чувствует голодающий, как деформируется его сознание, когда вокруг ежедневно умирают от дистрофии и холода тысячи людей, когда трупы в квартирах, подъездах и на улицах – уже привычное зрелище.
– В первое полугодие блокады, зимой 1941/42 года, в Ленинграде каждый день умирало от 3 до 9 тысяч человек, – рассказывает Юлия Кантор. – Эти данные были рассекречены в постсоветское время и сразу вызвали неоднозначную реакцию, потому что стало понятно, что городские власти, мягко говоря, далеко не все сделали для того, чтобы облегчить участь горожан. Правда о блокаде была жестко засекречена. Мы до сих пор не знаем – и теперь уже не узнаем никогда – сколько было в городе человек, сколько осталось, сколько уехало, сколько вернулось, сколько было ополченцев и так далее. По официальным данным, в блокаду от голода погибли 641 803 человека, именно эта цифра прозвучала на Нюрнбергском процессе и потом вошла во все учебники. Но с большой вероятностью это недостоверная информация. По разным подсчетам историков погибли от 900 тысяч до 1,2 миллиона человек.
По меркам блокадной этики
Говоря о гуманитарной катастрофе в блокадном Ленинграде, нельзя не обратить внимание на пещерное состояние, в котором оказались некогда благополучные люди, достаточно изнеженные цивилизацией. Уже в начале ХХ века Петербург был одним из самых благоустроенных городов в Европе, не только в России. Блестящий, европеизированный, с многоэтажными каменными домами, водопроводом, ваннами, фешенебельными, хорошо обустроенными банями. Город, где население не знает, что такое водонапорная колонка, где ходят в красивой одежде, а не в валенках.
И этот город попадает во вражеское  кольцо. Оказывается без отопления, электричества, водоснабжения и еды. Как жить в многоэтажном доме, где канализацию прорвало на мраморные полы, в парадные и квартиры, где перемерз водопровод, нет света и тепла?
– Посмотрите на этих людей, – Юлия Кантор показывает кадры фотохроники. – У них совершенно деревенский вид, они укутаны в одеяла, какие-то шали, потому что на себя надевали все что можно. А вот редкая фотография – люди по городу везут на санках дрова. Сейчас бессмысленно спорить, правильно это было или нет, но в блокаду было запрещено вырубать сады и парки. И зеленые насаждения действительно сохранили. Когда снаряды попадали в зеленую часть города и было много разбитых деревьев, только тогда их разрешали применять на дрова.
Когда борьба с холодом и голодом становится для человека первейшей потребностью, вытесняя все остальные, уже невозможно оценивать его действия по меркам морали мирного времени. Историк Сергей Яров, написавший две книги на основе дневников и воспоминаний ленинградцев – “Повседневная жизнь блокадного Ленинграда” и “Блокадная этика”, – в одной из них приводит такие примеры: “Д.Н. Лазарев рассказывал, как ему пришлось хоронить своего друга, помогая его родственнице. Гроба для тела не имелось. Везти его нужно было не на кладбище, а в морг. Обжигал мороз (температура минус 35 °C), окоченели руки. Идти было недалеко, но дорога казалась бесконечной. Морг находился в сарае. Открыв его, увидели гору наваленных, как дрова, трупов.
Нет ни обрядов, ни ритуалов прощания, ни слез. Я помню, мы почувствовали тупое безразличие к смерти близкого человека, но были безмерно рады, что груз непосильной работы спал с плеч.
Видели не таинство смерти, на уважении к которому основывается достоинство человека, а ее неприглядную изнанку: лишенные благопристойности и оскверненные тела, трупы, через которые надо перешагивать, трупы, обглоданные крысами, без одежды или в тряпках, с вывернутыми карманами пальто. Видели это каждый день. И это не проходило бесследно – снижался порог общей для всех этики”.
Другая реальность
Юлия Кантор упомянула  на лекции один из самых тяжелых  примеров того, какие решения приходилось принимать людям, поставленным в нечеловеческие условия: мать двоих детей, понимая, что обоих ей не прокормить, кормит только одного и ждет, когда умрет второй. А потом из его мяса делает котлеты и кормит первого, чтобы он выжил.
– Эти поступки нельзя оценивать с точки зрения “хорошо” или “плохо”, это запредельная реальность, к которой нельзя подходить с обычными цивилизованными мерками, – считает Юлия Кантор. –  Например, есть воспоминания врачей, которые участвовали в отборе детей для эвакуации. Ребенку говорят, что он должен сам дойти от одной стены до другой, не держась. Потому что те, кто ослаблен до такой степени, что не может дойти, ни в какую эвакуацию просто не доедут. Это гуманизм или жестокость? Это за гранью понимания, от этого можно сойти с ума. Мы просто должны это знать, чтобы понимать, какой тяжелый ментальный фундамент перенесли ленинградцы.
В дневниках ленинградцев очень много рецептов. В городе с многопоколенным составом горожан жители научились заготавливать лебеду и крапиву, делать кофе из желудей, варить корни лопуха и вымачивать лишайник, готовить витаминный напиток из хвои. В блокадном городе даже выпускали специальные пособия. Например,  уникальную книгу рецептов написали сотрудники Ботанического института  имени академика Комарова. Новые рецепты всю блокаду составлял Ленинградский техникум общественного питания, а в 1942 году выпустил одну из первых брошюр – “Использование в пищу дикорастущих съедобных растений”. Она до сих пор хранится в музее колледжа.
– Главной валютой в городе стал хлеб. Моя бабушка за 1,5 буханки хлеба отдала рояль зимой 1942 года, – рассказывает Юлия Кантор. – К черному рынку городские власти относились достаточно снисходительно – опасались голодных бунтов. Без подпольной торговли  народу погибло бы еще больше.
В конце концов в блокадном Ленинграде в еду научились превращать все, что хоть отдаленно походило на съедобный продукт, вплоть до свечей и столярного клея.
– Да, на фоне всего этого были спецпайки и спецраспределители, была парикмахерская, откуда выходили пышнотелые женщины. Есть воспоминания тех, кто видел горбушки белого хлеба в помойном ведре.  Я не хочу это обсуждать. Были ромовые бабы или не было? Ну, были. Был у Жданова диабет, и мог ли Жданов есть пирожные? Ну, был диабет, но пирожные есть мог. Говорить об этом нет никакого смысла, – считает Юлия Кантор.
Знание тоталитарного прошлого и адекватное восприятие этого прошлого, без прикрас и без ложного пафоса, – важная часть воспитания человека. Как ни странно, у Германии дело с этим обстоит лучше, чем у страны-победителя, отметила она, подытоживая свое выступление.
Война все дальше, память все громче
Перед лекцией в Музее истории Норильска открылась выставка “Блокада в фотографиях”. Это межмузейный проект: для экспонирования в Норильске черно-белые фотографии Ленинграда 1941–1944 годов предоставил Мемориальный музей обороны и блокады Ленинграда. Все изображения сопровождаются выдержками из дневников и воспоминаний ленинградцев.
Большинство известных сегодня фотографий блокадного Ленинграда сделаны военными корреспондентами, работавшими по заданию ТАСС, Совинформбюро и редакций газет. Почти не осталось снимков, сделанных самими горожанами: любительская фотосъемка на улицах города была запрещена, а без водоснабжения, отопления и электричества было практически невозможно проявлять фотографии. И все же фото, запечатлевшие жизнь гражданского населения, существуют. Многие из них не могли быть показаны в военное и даже послевоенное время: в целях пропаганды власть считала необходимым приглушить подлинные масштабы трагедии. Официальная история блокады замалчивала человеческое измерение событий.
В рамках выставочного проекта, посвященного 75-летию начала блокады Ленинграда, в Норильске представлена и мультимедийная выставка, которую создали в Государственном музее истории Петербурга на базе хранящейся там “детской” коллекции – оцифрованные копии рисунков ленинградских детей 1941–1944 годов.
Здесь же посетители могут полистать и почитать книги и фотоальбомы, которые специально для этого проекта привезла в Норильск Юлия Кантор. Одна из этих книг – эрмитажная летопись войны. Во время блокады 12 подвалов Эрмитажа были превращены в бомбоубежища, там жили около 2000 человек – сотрудники со своими семьями, ленинградские ученые и деятели искусств. В их числе – архитектор Никольский, создавший серию рисунков, на которых запечатлена блокадная эпопея Эрмитажа. Зарисовки залов музея, опустевших стен, мешков с песком на паркете, окон с разбитыми стеклами – это картина гуманитарного бедствия на фоне роскоши.
Выставка в музее на Ленинском, 14, открыта до 30 октября. А 8 октября здесь пройдет публичный некоммерческий показ фильма Александра Сокурова “Читаем Блокадную книгу”, снятого по “Блокадной книге” Алеся Адамовича и Даниила Гранина. Диск с фильмом режиссер лично передал для проекта.
 
СПРАВКА “ЗВ”
Юлия КАНТОР, доктор исторических наук, профессор кафедры всеобщей истории Российского государственного педагогического университета им. Герцена, член ученого совета по общественным наукам Петербургского научного центра РАН.
Автор более 100 научных работ, посвященных революции и Гражданской войне, советско-германским отношениям первой половины ХХ века, судьбе художественных ценностей во время Второй мировой войны. Эксперт международных исследовательских проектов Союза музеев России и Фонда Прусского культурного наследия, посвященных судьбе художественных ценностей в годы Второй мировой войны.
Эксперт Межведомственной рабочей группы по увековечению памяти жертв политических репрессий Совета по правам человека при Президенте РФ.
Постоянный участник программ “Цена Победы” и “Цена Революции” на радио “Эхо Москвы”.
 
ЦИТАТА
Наталья ФЕДЯНИНА, куратор клуба-лектория “Обогатительная фабрика, директор музейно-выставочного комплекса “Музеи Норильска”:
– Есть такие вехи и такие события в истории нашей страны и войны, о которых стоит говорить отдельно. К таким событиям, безусловно, относится блокада Ленинграда. Одна из самых страшных, чудовищных осад города в истории человечества. Война все дальше, но все громче звучат документы и свидетельства личного характера, фотографии, письма и дневники, которые говорят о том, что тогда происходило на самом деле. У нас получился многослойный выставочный проект, в котором участвует не только наш музей, но и два музея из Петербурга. Инициаторами этого проекта, можно сказать, стали сами норильчане, которые проявили большой интерес к теме блокады в июне этого года, когда прошла первая лекция Юлии Кантор. Задавали очень много вопросов. Но многие были в отпусках, пропустили эту тему и очень просили ее продолжить.
 
Из книги Сергея Ярова:
“Приступы раздражения, ссоры и драки обычно случались именно там, где делили хлеб, получали тарелку супа или стакан кипятка. Чаще всего это происходило в столовых.
Нетерпение голодных людей, которые не имели сил больше ждать и, не стесняясь других, громко и настойчиво просили обслужить их в первую очередь. Озлобление официанток, видимо, более сытых и явно презиравших посетителей, готовых и умолять, и оскорблять.
* * *
Как дистрофикам, изуродованным голодом, с замедленными речью и жестами, вести обычный разговор, когда оцепенение, жалость и сострадание охватывает всех, кто их видит? И ничего не поправить – каждый голодный день делает их облик еще более неузнаваемым и страшным. Может быть, отчасти и поэтому люди переставали следить за опрятностью и чистотой своей одежды, умываться, заботиться о личной гигиене. Другими причинами (и, пожалуй, более важными) были немощность истощенных блокадников, отсутствие в квартирах света, тепла и воды, закрытие бань и пунктов бытового обслуживания. Обилие грязных, закопченных лиц не раз отмечалось в свидетельствах о зиме 1941–1942 гг.
В обледеневших квартирах и общежитиях люди не моются неделями и месяцами. Спят одетыми, стараются не вставать с постели, прячась от холода под ворохом одеял. Не работает канализация, квартиры, лестницы и дворы залиты нечистотами. Крысы и вши стали приметой “смертного времени”.
* * *
Чувство брезгливости, притуплявшее в человеке животное начало, в блокадное время неминуемо должно было исчезнуть, иначе никто бы не выжил. Об этом писали многие. И. Меттер вспоминал, как повар госпиталя из-за отсутствия посуды налил кашу его брату, мойщику, в калошу. Р. Малкова вспоминала, как головы селедок, полученные ею с военной кухни, оказались в густой черной саже и золе. Воды не было: “А есть так хочется. Терпения нет, и ели как пришлось”. А.П. Бондаренко вспоминала, как военнослужащие разрешили ей взять ящик с очистками, окурками и обгоревшими спичками. Такие случаи, может, и не являлись частыми – но излишне говорить, чтобы кто-то пренебрег хлебом, упавшим в грязь, или кашей, если не хватало посуды.
* * *
“Народ страшен, – описывала свои впечатления побывавшая 26 октября 1941 года на Обуховском рынке Л.В. Шапорина. – Это какие-то брейгелевские карикатуры на людей. Все ищут пропитания, хлеба, капустных листьев. Ободранные, с желтыми, изможденными лицами, заострившимися носами, провалившимися глазами. Огромная очередь за капустными листьями, там драка и визгливые ругательства баб. У чайной очередь впирается в дверь, туда старается протолкаться маленький мальчуган лет восьми. Взрослый мужчина хватает его и отшвыривает от двери, мальчуган катится кубарем, вскакивает на ноги и с ревом опять лезет в дверь, его не пускают бабы, крик, рев”.
0

Читайте также в этом номере:

В числе первых (Виктор ЦАРЕВ)
Оценка безопасности (Татьяна ЕРМОЛАЕВА)
Вода проверенным способом (Денис КОЖЕВНИКОВ)
По высшему разряду (Лариса СТЕЦЕВИЧ)
Ювелирная работа (Елена ПОПОВА)
Выбор сделан (Татьяна ЕРМОЛАЕВА)
Расправить крылья (Валентина ВАЧАЕВА)
Уроки Гульнары (Лариса ФЕДИШИНА)
Золотые и серебряные (Лариса ФЕДИШИНА)
Создали “Мегаполис” (Екатерина БАРКОВА)
Маршрут №3 (Татьяна ЕРМОЛАЕВА)
Смотрите сами (Екатерина БАРКОВА)
Шутки в год кино (Татьяна ЕРМОЛАЕВА)
В творческое русло (Владислав ШУКШИН)
Горсправка
Поиск
Таймырский телеграф
Норильск