“Винни-Пух” – легендарная сказка, подарившая множество счастливых часов не одному поколению читателей. Нам истории о плюшевом медвежонке известны в пересказе Бориса Заходера, который долго оставался единственной русскоязычной адаптацией цикла. Однако переводчик Татьяна Михайлова и философствующий филолог Вадим Руднев отважились отступить от канона, предложив читателям более точный перевод повестей Алана Милна.

Кроме того, в книге “Винни-Пух и философия обыденного языка” вы найдете подробные комментарии и тщательный анализ авторского текста, ведь, по мнению авторов адаптации, медвежонок Винни совсем не так прост, как это может показаться на первый взгляд. Книгу открывает введение от Вадима Руднева, где он рассказывает о принципах, которыми руководствовались переводчики. Такое объяснение необходимо, ведь вскоре философ начнет искать в сюжете “Винни-Пуха” сексуальный подтекст, смело изменит имена персонажей и заговорит языком Уильяма Фолкнера. В общем, людям со слабыми нервами лучше заранее ко всему этому подготовиться. В коротком предисловии философ размышляет об отношениях текста и энтропии. Любопытные сами по себе мысли изложены сухим научным языком, поэтому через первые несколько страниц книги читателю придется буквально продираться. Но пугаться не стоит – дальше будет и легче, и интереснее, ведь любую научную теорию гораздо проще рассматривать на конкретных примерах. Вадим Руднев берет за основу нехитрые сюжетные коллизии из детской книжки и храбро углубляется в дебри подтекстов и ассоциаций. Подвергнув Винни-Пуха философскому, лингвистическому и психологическому анализу, интерпретатор обнаруживает множество интересных совпадений. Например, эпизод, в котором Винни карабкается на дерево за медом и при этом бормочет подходящие к случаю стихотворения, подозрительно напоминает сюжет из скандинавской мифологии, в котором Один забирается на Мировое Древо за медом поэзии. И даже беспомощное положение Винни-Пуха, который висит среди веток, ухватившись за воздушный шарик, кажется комическим отражением испытаний, через которые пришлось пройти северному богу. А ситуация с норой Кролика, в которой застрял объевшийся главный герой, – разве это не метафора второго рождения? Думал ли об этом Алан Милн, когда писал свои истории об игрушечном медвежонке? Осмелюсь предположить, что нет. Однако за это мы и любим литературу – имея достаточный багаж знаний, терпеливый исследователь может обнаружить глубокий смысл в любом тексте. И, надо сказать, наблюдать за этими поисками по-настоящему увлекательно. Несмотря на все достоинства этой книги (а их немало – недаром “Винни-Пух и философия обыденного языка” дожили до четвертого издания), есть категории читателей, которым она не доставит никакого удовольствия. Если вы не любите искать сложное в простом, перечитывать детские книги, подолгу застревать на одной странице, осмысливая прочитанное, – эта версия сказки Алана Милна не для вас. Кроме того, книга может нанести моральный ущерб тем, кто не готов отказаться от знакомых с детства имен героев, а также всевозможных сопелок, вопилок и прочих характерных признаков всеми любимого перевода Бориса Заходера. Ну и наконец, частое употребление в русском тексте английских слов и выражений вроде crack или bang может раздражать, несмотря на самые убедительные заверения в их научной обоснованности. Если все вышеперечисленные противопоказания к вам не относятся, смело беритесь за эту оригинальную адаптацию: такого Винни Пуха вы еще не встречали.